Валериан Скворцов - Срочно, секретно...

Судорога вдавила веки, слезы, казалось, текли из ушей, рот переполнился огнем, спазмы подтягивали колени к груди. Теряя сознание, Йот с удивлением успел подумать, каким неожиданным бывает разгром. Какие-то мгновения еще слышал захлебывающийся автомат третьего бывшего солдата.

...Йот-Палавек лежал в кокпите «Револьвера». Механик и бывший солдат, находившийся во время абордажа в резерве, а также Длинный Боксер сидели рядком на пайоле, тесно окруженные матросами в белых форменках, какие приняты у команд на частных яхтах. Великан с вывернутыми ноздрями, пожевывая влажным ртом, вглядывался в лицо Палавека. Из расстегнувшейся гуаяберы высовывался серебряный замок на цепочке. У китайцев такие назывались «замками тысячи семей». Традиция утверждает, что отлитый из древних монет, собранных по разным семьям, такой амулет защищает от хвори и несчастий. Символ огромных связей, страха перед одиночеством и могущества...

— Меня зовут Майкл Цзо, — сказал он по-английски. — О вас, мистер Йот, я знаю все или почти все. Я давно слежу за вашей... э-э-э... любопытной деятельностью. Вы не собирались, видимо, тратить жизнь на накопление вещей или их символов. Жизнь для вас и ваших единоверцев видится неким искусством, требующим формы и стиля... Ваш стиль красный, не так ли? Не берусь утверждать, что цвет этот мне по душе. Однако наличие собственного стиля — свидетельство вкуса и интеллектуальной широты...

— Не крутите. Что нужно?

— Хо-хо-хо... Давайте поговорим вначале о том, что нас сближает, а потом — чего от кого нужно, чтобы сблизиться больше.

Цзо прищелкнул пальцами. Матрос, придерживая автомат, нырнул в каюту «Револьвера». Воспользовавшись, что Цзо смотрел какое-то время в спину посланному, Палавек шевельнулся. Кольт оставался под рубашкой — удивительно, что оружие оставили.

— Хозяин! Тут одни прохладительные! — крикнул матрос.

— Кун! — заорал фальцетом Цзо.

С «Лунатика», о борт которого «Револьвер» по-прежнему терся кранцами, донеслось приглушенно:

— Слушаю, хозяин.

— Отправь сюда виски, закуски и... радиста. — И вежливо Палавеку: — Поговорим как люди особого склада...

Цзо принял обтянутый кожей походный бар, спущенный на нейлоновом тросе с борта «Лунатика». Матрос привычно переоборудовал его в столик на колесиках. Виски, лед, стаканы, замороженные в пакетиках салфетки, сладости унес в каюту. Было слышно, как там хлопнула дверца холодильника.

Запястья радиста обхватывали наручники. Парня почти сбросили сверху, едва дав ступить на веревочный трап.

С подноса, вынесенного из каюты, Цзо взял пакетик с ледяной салфеткой. Ударил между ладонями, как хлопушку. Отирая шею, лицо и руки до локтей, собрав жирные складки на лбу, сказал:

— Договоримся сразу: я вас не покупаю. Все знают, и я верю: вас не купить. Я вынуждаю вас, мистер Йот, к разговору в результате честного поединка. Признаюсь, мы в состоянии разгромить отряд и более сильный... Но мы ведь не заморские дьяволы. Хорошая драка для нас — форма человеческого общения, способ достичь гармонии, а не выражения низменных страстей. Если вы сделаете то, что я попрошу, вы сохраните жизнь вашим людям. Сможете сберечь и самое важное — лицо...

«Выстрелить в тебя, философ, — подумал Палавек, — я не успею. Такие предусматривают все мелочи. Ты знаешь о кольте...» Странное ощущение освобождения от давнишнего ожидания чего-то, что неминуемо надвигалось, пришло вдруг. В размытых возрастом чертах Майкла Цзо смутно угадывались иные, более четкие и молодые. Только чьи? В правом виске сверлила боль.

Цзо протянул запотевшую банку с кока-колой. По его кивку матрос, ходивший к холодильнику, влажными холодными пальцами начал массировать голову Палавека. По мере того как боль рассасывалась, прикосновения становились грубее и чаще. Способ назывался «ласка наизнанку», применялся специалистами высокого класса и большой силы в пальцах. В Бангкоке они ценились бизнесменами, задерганными заботами. Челядь у Цзо была на подбор.

— Почтенный мистер Йот уберет в столице человека, которого я назову. Мои люди заняться им не могут. Не доверишь и случаю... Команда «Револьвера» станет... э-э-э, как бы сказать, страховым обеспечением ваших действий. Относительно радиста... Вы верили ему, а обманываясь, обманывали команду. Лицо капитана может спасти смерть предателя, смерть, как я понимаю морские порядки, по вашему прямому приказу. Действуйте! Это входит в условия нашей договоренности.

— Освободите Длинного Боксера...

Цзо кивнул. Со штурмана сняли никелированные наручники. Рубашка липла к телу Длинного Боксера, по нагрудному карману расплывалось ржавое пятно от размокших сигарет. Глаза помутнели, мускулы рук сводила судорога. Подергивалась нога, которой штурман не владел, отсидев скрюченным на пайоле.

— О каком человеке в Бангкоке идет речь? — спросил Палавек.

— Если вопрос — согласие, узнаете перед пересадкой на сампан, который доставит вас на берег. Речь идет не о ваших близких, не о ваших политических друзьях, поскольку все они, во всяком случае из тех, которые остались в живых, находятся среди нас. Полагаю, у вас, мистер Йот, складывается вполне определенное впечатление, что с вами ведут переговоры, а не принуждают...

В обстоятельствах, когда жизнь тех, кто доверился ему, не стоила и бата, условия представлялись приемлемыми. Отряд сохранялся. Наказание предателя очистило бы полностью совесть. Цзо не навязывал последующего сотрудничества. Это, правда, удивляло. Последуют новые требования? В любом случае карты оказались битыми, и приходилось подчиниться.

— Предателю — смерть, Длинный Боксер?

— Как приговорят братья.

Матрос в белой форменке за наручники рывком поднял механика, потом бывшего солдата. Рука механика, сломанная в запястье, вывернулась наружу. Изуродованная кисть символизировала то, во что в течение нескольких минут превратилось «Братство морских удальцов», соприкоснувшись с Майклом Цзо и могуществом денег, которые стоят за ним. Правильным ли был путь?

— Смерть предателю, — сказал механик.

— Смерть предателю, — сказал бывший солдат.

Радист ушел под воду почти без всплеска. Длинный Боксер сжимал и разжимал пальцы левой руки. Он был левшой, и его коронным ударом все еще считался «кошачий коготь».

— Один из учеников Конфуция говаривал: не человек, не земное и не небеса вызывают интерес, а пламя, которое пожирает и человека, и землю, и богов... Все — на «Лунатик»! — распорядился Цзо.

— Я могу проститься со своими? — спросил Палавек.

— С кем-нибудь одним. Можно с механиком.

— Механик, — сказал Палавек. — Ты не горюй, механик.

Именно перед ним хотелось оправдаться, заручиться пониманием. Пониманием чего? И в мыслях не было, что он, если все пройдет удачно в Бангкоке, не вернется к ним.