Джон Бэррон - Операция «Соло»: Агент ФБР в Кремле

В ходе дискуссии Бойл почти ничего не говорил. Руководство с ним не советовалось и не известило его о раскрытии секретов «Соло» для семерых людей вне ФБР. Он понимал необходимость держать комитет подальше от досье Кинга. Но, как и Моррис с Джеком, он чувствовал, что его предали. Как бы ни было неизбежно случившееся, Бюро нарушило слово и резко увеличило выпадающий на их долю риск. Бойл знал, что члены Конгресса, с которыми говорил Уоннол, вполне могут оказаться благоразумными патриотами. Но он был согласен с Моррисом, который заявил:

— Думаю, что некоторые из этих комитетов нанимают людей, которые в нормальное время не прошли бы проверку на благонадежность даже в праве пользоваться правительственным писсуаром.

Так что же они могли сказать? В конечном счете, Моррис и сам мог решить, продолжать или нет.

Моррис, конечно, мог сказать Еве, что путешествие в Москву стало сейчас намного опаснее, и спросить, хочет ли она ехать. Бойл уже слышал ее ответ:

— Это всегда было опасно, так что какая разница? Опасность? Если ты думаешь, что лучше ехать, едем. Другими словами, я твоя жена. Я последую за тобой в ад и обратно, если мы выберемся. Если нет — что же, у любой истории бывает конец, а наша была довольно недурна. Тебе решать.

Со всей врожденной грацией и шармом Ева в семьдесят пять оставалась довольно крепкой дамой, патриоткой Америки и очень хорошей шпионкой. Если бы решение зависело от нее, она сказала бы «едем».

Моррис мог посоветоваться с Джеком. Тот умел виртуозно давать почтительные советы ему, ФБР и КГБ. КГБ он говорил:

— Хватит передавать деньги в эту чертову непогоду. Хватит вести себя, как дети. В Нью-Йорке люди разговаривают не с помощью мела, карандаша или графита. Они просто снимают трубку телефона. Вы можете прослушивать каждый телефон: в Советском Союзе, и меня это ни капли не волнует. ФБР поклялось Конгрессу — а они не будут лгать Конгрессу, если желают сохранить финансирование, — что прослушивают телефоны менее двухсот человек, но меня среди этих двухсот нет. Мы с Моррисом немало потрудились, чтобы это доказать.

ФБР же Джек говорил следующее:

— Моей жене и детям нужна медицинская страховка. Я не могу вертеться двадцать четыре часа в сутки, целуя задницу Гэсу Холлу, крутя мозги КГБ и при этом заниматься бизнесом. Может Бюро это организовать? Или оно будет меня преследовать за то, что я беру 5 процентов от той суммы, что приношу в год моей стране?

Возможно, Джек казался скандалистом, но чаще он оказывался прав. ФБР обеспечило медицинские страховки. КГБ согласился, что в снежную бурю вполне можно подождать, пока расчистят дороги, и что отныне и впредь можно звонить по телефону (но так и не отменил полностью «доисторические» варианты связи — меловые, карандашные метки и радиосигналы, означающие «нам нечего сказать»).

Но Джек был скорее тактиком, или, как он говорил в молодые годы, «человеком с улицы», нежели стратегом. И в результате, как он и поступал всю жизнь, он выполнит все то, чего желают его уважаемые коллеги.

Когда совещание закончилось, Лэнтри спросил Бойла:

— У тебя есть время покачаться?

— Безусловно. Мне необходимо размяться.

После последнего медосмотра Лэнтри медсестра искренне восхитилась.

— Для человека ваших лет — не хочу сказать, что вы стары, вам всего пятьдесят, — вы в великолепной форме. Должно быть, вы спортсмен.

— Да, так и есть. Почти каждую ночь я поднимаю тяжести.

— Я должна была догадаться по вашим мускулам. И что за тяжести вы поднимаете?

— Стакан виски со льдом.

Падал мокрый снег. Бойл шел по улицам мимо сверкающих витрин магазинов, прокладывая путь в толпе людей, спешивших сделать покупки к Рождеству. То и дело ему попадались одетые в униформу музыканты — трубачи и волынщики из Армии спасения. Точно так же они стояли на своих местах и в 30-е годы, когда Моррис пытался у них учиться. Они оглушительно дудели мелодии рождественских песен, возмещая недостаток мастерства темпераментом исполнения. Этот шум перекрывал грохот огромного барабана, в который била щуплая дама лет шестидесяти. Бойл подумал о Моррисе 30-х годов и опустил несколько долларов в ящичек для денег.

Через десять минут после того как Бойл вошел в офис, следивший за ним молодой агент позвонил и доложил, что хвоста не обнаружено. Бойлу нравился этот парень, он вообще благоволил ко всем агентам ФБР, воевавшим прежде в Корее и Вьетнаме. Не надо быть профессором в области управления персоналом, чтобы понять, что опасности и лишения в прошлом готовят людей к опасностям и лишениям в будущем. Время было позднее, приближалось Рождество, и Бойл велел агенту идти домой, к своей семье, а не слоняться вокруг, провожая его во все офисы ФБР.

Ева с Моррисом принесли подарки для детей Бойла, которые Ева сама выбрала и упаковала. Все собрались в потайной комнате. Моррис, как обычно, уселся в высокое кожаное кресло возле большого письменного стола — кресло, предназначенное для председателя, капитана, босса. Во время одной конференции в Нью-Йорке Моррис заметил, что у каждого есть свое «маленькое тщеславие», и всем стало ясно, что он потакал своему «маленькому тщеславию», занимая это кресло — своеобразный символ власти.

Спустя годы, предаваясь на девятом десятке лет воспоминаниям, Ева предложила свою версию того, почему Моррис так странно вел себя в потайной комнате.

— Мне кажется, там он чувствовал себя более раскованно, чем где-нибудь еще. Нужно понять, что в Чикаго мы всегда были настороже, как и в Москве. Дойти до офиса — не то же самое, что пойти на рынок или еще куда-нибудь. ФБР следило за нами, чтобы узнать, не следит ли за нами кто-то еще. Моррис говорил мне, что они сопровождали даже Уолта, когда он приходил на встречу с нами. Уолт и Моррис заставляли охранников, уборщиц и рабочих думать, что мы — пенсионеры-профессора и консультанты. Мы дарили им подарки на Рождество, любезничали с ними, и они были на нашей стороне. Ребята из ФБР проверяли офис на предмет «жучков», чтобы нас не подслушали. А Уолт всегда носил с собой пистолет, даже в самолете, с ним шутки были плохи. Если мы хотели пообедать или поужинать, то просто заказывали какой-нибудь деликатес, и нам его тут же приносили. Так что мы были самими собой и могли без страха говорить все, что вздумается. Дома у Морриса был кабинет, а на его «липовой» работе — офис, но настоящим своим офисом он считал потайную комнату.

В тот день, ранним вечером накануне Рождества 1975 года, Моррис дал оценку операции «Соло». Время и здравый смысл приглушили чувство негодования и страха, которое преследовало его в Нью-Йорке, и он мог спокойно предаваться размышлениям, за чем его частенько заставал Бойл.