Брайан Моррисон - Расплата

— Доброе утро, Дельфина. Господин Бургос ждет меня.

— У него клиент, — кивнула она в сторону скрытой портьерой двери в дальнем конце приемной. — Он просил вас подождать его в мастерской. Хотя там, боюсь, ужасный беспорядок.

Билл пожал плечами и рассмеялся. В мастерской Ахмеда всегда царил невообразимый хаос, неистощимая тема их шуток уже двадцать лет. И тем не менее он застыл как вкопанный в дверях, увидев комнату: все в ней было перевернуто вверх дном. Рабочие столы закройщиков, огромный дубовый стол компаньона — все завалено тканями, образцами моделей, эскизами, недошитой одеждой. Развернутые рулоны тканей, сброшенные с полок, толстым слоем покрывали пол.

Он обернулся, посмотрел на стоявшую чуть позади Дельфину и только сейчас заметил тщательно скрытые макияжем мешки под ее глазами.

— Неужели это Ахмед все так оставил? — тихо, недоверчиво спросил Билл.

Она кивнула, голова ее качнулась как-то слишком тяжело и в то же время быстро, словно горе слегка разбалансировало ее.

— Ужасно, правда? Знаете, мы предполагали, ну, вы знаете, в связи с тем, что случилось, если он ушел, ну… — Голос ее прервался, она неуверенно поднесла руку к виску, на глаза навернулись слезы.

— Сошел с ума? — устало улыбнулся Билл. — Может быть. У вас здесь есть кофе?

Шмыгнув носом, она повернулась и плавной походкой направилась по девственно чистому ковру в демонстрационный зал. Печаль нисколько не испортила кошачьего совершенства ее движений.

Билл вошел в мастерскую. Стены ее были украшены фотографиями в рамках, но гордостью этой своеобразной экспозиции была первая страница обложки журнала «Тайм». Какое-то мгновение Билл с улыбкой легкого сожаления разглядывал ее. Фотография эта была сделана полтора года назад. Ахмеду было тогда сорок четыре года, но улыбавшееся с обложки красивое узкое лицо выглядело на десять лет моложе. И глядя на это обрамленное черными блестящими волосами лицо, Билл провел рукой по своим, тронутым сединой волосам. Когда-то он в шутку обвинил друга в страшном грехе — подкрашивании волос. Ахмед рассмеялся, но с таким жаром отверг подозрение, что Билл больше никогда не шутил на подобные темы. И он еще шире улыбнулся, вспомнив это маленькое тщеславие.

Он шел вдоль стен, останавливаясь перед каждой фотографией. Увеличенные фотоснимки с глянцевых обложек французских и иностранных журналов: «Жур де Франс», «Пари Матч», различные издания «Вог». А на снимках Ахмед в окружении знаменитостей с мировым именем. Билл узнал членов европейских королевских семей, кое-кого из своры мирового шоу-бизнеса. А еще были обедневшие аристократы, наживавшиеся на своих звучных фамилиях. Ничтожества, по мнению Билла, хотя они и могли много значить в какой-нибудь Румынии. Но и для Ахмеда они тоже много значили. Все эти снимки делали комнату каким-то местом поклонения знаменитостям. Не личностям, а просто знаменитостям.

Билл отвернулся, закусив губу. Такое преклонение Ахмеда перед богатством, известностью и связями в высшем свете всегда коробило его. Он сам множество раз встречал этих людей на выставках-продажах произведений искусства. И, насколько он мог заметить, единственное, что отличало их от остальных людей, были их деньги и гипертрофированное самомнение. Но Ахмед смотрел на них совсем иначе. Он, казалось, нуждался в них, не мог жить без неискренних объятий, публичных поцелуев людей, не достигших и малой доли того, что удалось Ахмеду. Чего у них было в избытке, так это непоколебимой уверенности в собственной значимости. Именно уверенность в себе стремился обрести Ахмед в их обществе, узнать какие-то только им известные секреты.

Ахмед так и не послушался совета Билла перебраться в Америку, так и не смог оборвать нити, связывавшие его с семьей. В Америке никому и в голову не пришло бы интересоваться его происхождением. Там не имело никакого значения, кем ты был — арабом, чернокожим или эскимосом. Чтобы прославиться, ему достаточно было только таланта. Но он предпочел оставаться в Европе, со всеми ее барьерами и снобизмом, барахтаться в пропасти, разделяющей две культуры. Не будучи уверен, что стал своим в том мире, куда он так стремился, Ахмед искал утешения не в своей семье с ее старыми духовными ценностями, а в обществе телеобозревателей, в пустоте и надменном ничтожестве вконец изживших себя королевских домов. И это стало его трагедией.

Дельфина принесла кофе в крошечной чашечке из тончайшего фарфора. Держа ее кончиками пальцев, Билл продолжал осматривать комнату, пробираясь среди кип эскизов, набросков и образцов тканей.

Прошло почти полчаса, и наконец он услышал голоса в демонстрационном зале. Узнал голос Бургоса, в нем звучали какие-то непривычные плаксивые интонации. В полуоткрытую дверь Билл увидел Бургоса, провожавшего к выходу какую-то высокую, на голову выше его женщину. Он вился вокруг нее, словно овчарка, желающая угодить хозяину. Женщина вышла на улицу, а он все стоял с приклеенной улыбкой, как будто хотел удостовериться, что она не забыла, как следует садиться в машину. Но вот женщина уехала, и улыбка погасла — мгновенно, как фейерверк. Молча постоял несколько секунд, а затем его лицо вдруг озарила теперь уже совсем другая, искренняя улыбка, он повернулся и поспешил к Биллу, протягивая ему руку.

— Господин Дюваль! Тысяча извинений за то, что заставил вас ждать. — Он закатил глаза и махнул рукой в сторону двери. — Никак не освоюсь с этими делами. С тех пор как… с тех пор как, э-э, это произошло, я вынужден сам всем заниматься.

— Это все беспечность Ахмеда.

— Пожалуйста, не надо! — Бургос отпрянул, надув губы. — Я вовсе не это имел в виду. Ужасно. Трагично. А вот эти, — он снова махнул рукой, — люди так эгоистичны! То, что они были клиентами Ахмеда, волнует их на уровне обеденного стола. Все они желают знать, успел ли несчастный Ахмед сшить их платье до того… до того, как это случилось.

— Да, — улыбнулся Билл. — Знаете, я сам в своем салоне имею дело точно с такой же публикой. Многие из них настолько богаты, что тратят нешуточные деньги. Меня от них с души воротит.

Бургос рассмеялся с каким-то странным отчаянием.

— Да, в самом деле… Мне всегда было противно иметь дело с клиентами. А у Ахмеда это отлично получалось, и он обожал возиться с ними. Мне кажется, он был прирожденным лицедеем и, если бы не талант модельера, непременно стал бы актером. Вы согласны со мной?

Билл нахмурился, услышав горчинку в голосе Бургоса.

— И был бы превосходным актером, господин Бургос. — Он показал рукой на валявшиеся в беспорядке вещи. — Что вы намерены с этим делать?

— О, я понимаю, что это ужасно, — замахал руками Бургос. — Прежде всего это нужно рассортировать. За эти последние несколько дней на меня свалилась масса хлопот. Нельзя же допустить, чтобы развалилось дело. И скажу вам, положа руку на сердце, мне даже входить в эту комнату тяжело. Понимаете?