Олег Битов - Кинофестиваль длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке

Еще примерно час полета на другом «боинге», неотличимом от прежнего. Посадка. Опять атлантический ветер, но из полной тьмы. Опять захолустный одноэтажный вокзал, правда, народу побольше. И после короткой, ничем не примечательной таможенной процедуры — полтора часа на машине в ночь. Рядом Уэстолл. Впереди безмолвный, очень высокий — как только за руль влез? — водитель в бурнусе.

Если бы не бурнус да не прилепленные к ветровому стеклу, невесть зачем, переводные картинки с диснеевским Микки-Маусом, можно бы вообразить, что нас занесло куда-нибудь в Среднюю Азию. Мышонок, впрочем, ничего не доказывает — в наш век мог по суетному характеру забежать куда угодно. Кругом несомненно равнина. Фары выхватывают из мрака то высаженные у обочин, выбеленные по-над корнями тополя, то глухие стены и заборы, тоже выбеленные. Для полноты иллюзии навстречу попадается нечто похожее на арбу, а следом старикан на осле — босые ноги почти волочатся по земле. Самарканд? Хорезм? Бухара?

Но нет, решительно нет. На развилке дорог — «джип».

Отмашка светящимся жезлом — остановиться. Патруль. Чужая форма, бурный гортанный спор с шофером. И дело не в том, что я долго ничего не понимал — не понял бы и по-узбекски, даром что прожил в Узбекистане после блокады целый год, — а в явственном без перевода абсолютном неравноправии спорящих. Патрульный поигрывал жезлом, как дубинкой, а шофер словно съеживался и на глазах становился меньше ростом: он был привычно готов к тому, что его могут не просто остановить, а вытащить из-за руля, обыскать, ограбить, избить…

В конце концов шофер обернулся и на каком-то немыслимом полуевропейском наречии попросил нас предъявить документы. Уэстолл не задумываясь вложил под корешок паспорта две банкноты по фунту каждая. Паспорта были возвращены, банкноты исчезли. Жезл милостиво разрешил двигаться дальше.

Вот тогда-то, на ночном шоссе после этой малоприятной встречи, из неведомых глубин памяти вдруг высунулся, выстроился по строчкам и начал стучать в висках звонкий, еще довоенный и доблокадный, стишок:

Долгим выдался для меня этот день, начавшийся звонком в Париж из будки у станции лондонского метро «Эрлс-корт» и закончившийся в Южном Марокко, в отеле «Золотая газель», примерно в ста километрах от побережья. Африки я, собственно, еще и не видел — а стишок всплыл, и я с ним больше не расставался.

Что, солдат-патрульный был так уж похож на Бармалея? Да нет, конечно. Обыкновенный туповатый парень, дорвавшийся до маленькой власти. Раболепный перед всяким, кто сильнее, зато агрессивно наглый по отношению к тем, кто слабее. Вполне международный тип в специфической местной упаковке. На роль Бармалея куда лучше годился мой постоянный, знакомый мне с ранней осени надзиратель Джеймс Уэстолл. Но ведь до этой секунды, до встречи с патрулем на темной марокканской дороге, мне такое сравнение в голову не приходило.

Неважно, в сущности, когда и отчего всплыл детский стишок, куда важнее, что всплыл. Это же сработала ассоциативная, эмоциональная память! Та, что была так долго подавлена, замурована, разъята на атомы. Та, без которой и речи не могло быть о сопротивлении настоящем, активном, последовательном и взвешенном, единственно имеющем шансы на успех. От «тени отца Гамлета» утром к Корнею Чуковскому вечером — для того чтобы пройти такой путь, стоило перелететь и в Африку, и к черту на рога…

Итак, «Золотая газель» у стен древнего арабского города Тарудант. 30 градусов с минутами северной широты, 9 градусов западной долготы. Ни южнее, ни западнее я до той поры не бывал.

Город — самая настоящая крепость с глинобитными стенами десятиметровой, как минимум, высоты. И недюжинной красоты, какая всегда идет бок о бок с истинной, выверенной веками целесообразностью. Взять этакую цитадель приступом во времена, когда ее возводили, было задачкой не из простых. Тем более что цитадель не отъединяла имущих от неимущих, как феодальные замки, а объединяла горожан всех сословий, брала под защиту сразу все поселение, как древнерусские кремли.

А нынче за стенами — рынок. Весь город — сплошной рынок, где с восхода до заката зазывают, нахваливают, захлебываются в спорах, назначают цену заведомо несусветную, чтоб потом снижать ее по дирхему в минуту, расходятся не сговорившись и сходятся вновь. Продают все и всё. Продают посуду и платье, ковры и зелень, эмаль и чеканку, пряности и верблюдов, американские сигареты и японские транзисторы. Гашиш и героин продают тоже, только не так громогласно. Тысяча и одна ночь, хоть и с привкусом кока-колы.

Что касается «Золотой газели», то это ночь тысяча вторая, поддельная. Среди пальм и вечнозеленых кустов разбросаны одноэтажные каменные бунгало грубой, как бы доисторической кладки, но со всеми удобствами. Чирикают какие-то крупные хвостатые птицы. Бассейн, выложенный голубой плиткой. Прислуга в фирменных крахмальных бурнусах. Апельсиновые деревья в огненнорыжих неснятых плодах. Над входом в бунгало — живописная ветка золотых лимонов. Лимоны и апельсины — бесплатно, вернее, оплачены постояльцами заранее, да еще и неоднократно.

— Ну и зачем? — спросил я Уэстолла утром на третий день. Накануне осмотрелся, и стало ясно — отель дорогой. Очень дорогой. Для богатых бездельников, для бизнесменов, воспылавших провести уик-энд в обществе новой секретарши. И, естественно, для тех, кто хочет обтяпать без лишнего шума иные не вполне законные дела. Но применительно к конкретной ситуации — зачем такие расходы? Зачем так далеко?

Занятная деталь: после того как я вернулся домой и выступил на пресс-конференции, западные газетчики с ног сбились, проверяя названные мной адреса и выискивая неназванные, лишь бы они имели ко мне какое-то отношение. Так возник из небытия убогий псевдорусский ресторанчик «Балалайка» в Ричмонде-на-Темзе: узнав меня по портретам, владельцы попытались сделать на мне рекламу, а я и был-то там один-единственный раз и совершенно случайно. Так же объявились сами собой и другие британские, американские, итальянские и парижские адреса. Осенью 1984 года на два-три месяца возникла парадоксальная ситуация, когда ссылка на мое имя сулила барыш. И, как в рассказе Леонида Андреева «Бездна», разномастные субчики бросились следом, визжа возбужденно: «И я! И я!..»

А «Золотая газель» промолчала. Африканскую мою поездку вообще упомянули всего однажды, в «Санди телеграф» за 23 сентября. Сделал это, разумеется, Харт-Дэвис. Никаких подробностей, страна не названа, только укоризна в мой адрес: как же Битову не стыдно, спецслужбы у нас такие заботливые, даже в Африку его свозили, загаром среди зимы обеспечили… Но никто в других газетах, изнывавших тогда в поисках благоприятных для Запада версий и громоздивших нелепость на нелепость, на эту, казалось бы, жирную «косточку» не польстился. Не сомневаюсь — пробовали, да не вышло. Не позволили ее подобрать, инициативу Харт-Дэвиса сочли, поразмыслив, опасной, чреватой логическими, да и дипломатическими затруднениями.