Олег Битов - Кинофестиваль длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке

Тут, пожалуй, настало время сформулировать мое отношение к этим самым статьям в «Санди телеграф». Я назвал их чепухой, а еще выше мутью. Эмоционально оправданно, но неверно. Харт-Дэвис поработал куда старательнее и профессиональнее, чем составители «заявления Битова» в конце октября. Три статьи мало того что были крупно набраны и броско поданы, они и логически неплохо продолжали и дополняли друг друга. Были использованы не просто контуры моей биографии, а и отдельные «экзотические», с точки зрения англичан, детали, мои вполне реальные поездки по тайге, беломорской тундре и туркменским пескам. И боюсь, что я действительно рассказывал о них Харт-Дэвису, не представляя себе, что при помощи «классических» антисоветских приправ опытный повар сварит суп по вкусу заказчика даже из беломорского снега.

Двух вещей не учел автор-составитель этих статей. Во-первых, на что я и надеяться не смел, в Москве сразу же провели лингвистическую экспертизу, и эксперты дали заключение, что статьи не переведены, а написаны кем-то, для кого английский язык — родной. Как заметил незабвенный «человек, принимающий решения», «лингвистика — тоже оружие». Проницательно заметил, да подчиненным, видно, не внушил.

Во-вторых — и на это тоже обратили внимание, в том числе и англичане, — несмотря на все харт-дэвисовы старания, суп получился жидковат. Другие газеты, не «Телеграф», оценили статьи как «не слишком увлекательные», «необъяснимо длинные» и «банальные». «От журналиста такого уровня, — посетовал солидный журнал «Экономист», — можно было бы ждать серьезных разоблачений, а их не оказалось». Действительно, откуда бы им взяться — «разоблачения» сколько-нибудь предметные на обрывках пленок не построишь и из пальца не высосешь. Остается лишь добавить, что приведенные оценки прозвучали осенью, когда меня в Англии и след простыл. Так и подмывает спросить: а раньше-то где были ваши глаза, господа?

А раньше «уровень» просто-напросто никого не интересовал. Раньше полагали что «bу-line», то есть имя, вынесенное в шапку статьи, неизмеримо важнее, чем ее содержание. Никто из подписчиков «Санди телеграф» меня до этого не читал, а уж о лингвистических экспертизах и слыхом не слыхивал. Питер Джой и Харт-Дэвис рассчитывали на то, что «узнаваемые» детали снимут сомнения в авторстве даже у тех, кто мог бы усомниться, у моих друзей и коллег на Родине. И, как ни печально, расчеты могли бы и оправдаться, не прояви коллеги зоркости, в те недавние и вместе с тем давние времена беспримерной.

В июле 1987 года в «Правде» мне попался на глаза замечательный заголовок: «Борьба, как и истина, не бывает абстрактной…». С высоты нынешней эпохи, ломающей стереотипы дюжинами, к тому же глядя не из Лондона, а из Москвы, прямо диву даюсь: как же тяжело далась мне тактика конкретной борьбы в конкретных обстоятельствах! Понятно же было, что киноштампы надлежит сдать в архив за полной непригодностью, что какие бы то ни было рецидивы честности и порядочности по отношению к джеймсам бондам смешны и нелепы. Ан нет, спорил, урезонивал, метал политический бисер и метался сам… Слава богу, хоть после Африки отрезвел.

— Ладно, будь по-вашему, — сказал я. — Считайте, что вы меня сломали. Во всяком случае, позорно ославили статьями в «Санди телеграф», а на каторгу мне как-то не хочется…

Встрепенулся Уэстолл, разогнал мрак на челе. Чуть не физически ощутилось, как уходит, растворяется терзавшее его напряжение, как медленно и робко, а потом быстрее, ярче, пышнее расцветает в нем предвкушение победы. Одолел! После стольких мучений — одолел! Наконец-то!..

— Одно условие, — добавил я, — писать для газет не буду. Хочу написать большую, серьезную книгу.

— Такую, какую мы имеем в виду?

— Другую же вы не напечатаете…

Он улыбнулся. Во все тридцать два зуба.

— Это надо обсудить с Питером Джоем…

И я повторил то же самое «толстому Питеру» и его крестнику, литературному агенту мистеру Рубинстайну. И без хлопот, что называется, с доставкой на дом получил книжный контракт сроком до 31 марта 1985 года. Год с липшим — в тех условиях подобный срок казался фантастическим, лежащим где-то за гранью XXI века, а меньше-то и нельзя, книга серьезная… Ну как не вспомнить присказку Ходжи Насреддина, когда он, к ужасу сограждан, пообещал эмиру обучить ишака за двадцать лет грамоте и корану: «За эдакий срок либо ишак подохнет, либо эмир, либо я…»

Мудрость Ходжи Насреддина пришлась ко двору и ко времени. По-английски, с учетом околичностей языка и без ссылки на первоисточник, мудрость отчасти потускнела и выродилась в пакетик простеньких фраз, но до чего удобных! «Извините, благодарю за предложение, но вынужден его отклонить. Если хотите, позвоните мне снова месяцев через девять-десять. В настоящий момент занят серьезной работой, не хочу отвлекаться…»

Надо сказать, все это происходило уже не в позолоченной клетке, а на новой квартире в Ричмонде, куда меня препроводили сразу по возвращении из африканского далека. Новая квартира по адресу: 118, Шин-корт, Аппер-Ричмонд-роуд — была меньше, уютнее, да и дешевле. Она была предпочтительнее во всех отношениях, кроме одного. Если прежний телефон 244-9757 был известен лишь самим «опекунам», то новый 878-1781 довели до сведения более широкого круга «избранных». Телефон звонил. И приходилось отбрехиваться, прежде всего от репортеров.

Поступали и разнообразные письменные предложения, через «Телеграф» и через мистера Рубинстайна, от иностранных газет. Эти я сваливал, не отвечая, в нижний ящик стола. Там они и остались спецслужбам на память.

Вообще в конце февраля — в марте, как только я «поумнел», «опекуны» чуть ослабили хватку. Уэстолла от меня убрали, повысив в чине и дав ему какое-то свеженькое «трудное поручение», а меня «передали» Майклу Уилмонту, аккуратному вежливому старичку. Ни одной беседы с ним я не запомнил, нечего было запоминать, против прежних это была игра в бирюльки. Если Уэстолл вечно возвращался за трубкой, то Уилмонт — за зонтиком. Только, по-моему, без всякой задней мысли, просто склероз.

Квартиру мне, еще при Уэстолле, «дооборудовали». Сменили телефонные розетки по всем трем комнатам (зачем?), а самую маленькую комнату, по реестру «вторую спальню», приспособили под кабинет, вышвырнув тахту и водрузив вместо нее письменный стол. Против этого возражать не приходилось: ежели подрядился на книгу, то надобны и «условия для работы». Пожалуй, я даже полюбил эту комнатенку: когда меня оставляли в покое, я сидел там и смотрел в окно.

За окном не было никаких особых красот. Направо — железнодорожная линия, платформа Норт-Шин. Линия пригородная, дальних поездов нет, одни синие желтомордые электрички: на Виндзор, Шеппертон, а большей частью кольцевые, через Кингстон или Айлуорт и обратно на вокзал Ватерлоо. На «моей» платформе многие и не останавливались, проносились мимо. Левее платформы и прямо передо мной — пустырь, нарезанный на мелкие огородики — «элотменты». На окраинах Большого Лондона кварталы, как полые коробки, — внутренней застройки нет, вот муниципалитет и сдает эту землю в аренду пенсионерам, а те копошатся кто во что горазд. Одни растят на своих делянках клубнику, другие капусту.