Андрей Завадский - Вечер потрясения

Кивая в такт словам своего заместителя, полковник с уважением и надеждой взглянул на боевую машину, одну из немногих, лишенных маскировки. Зенитный ракетно-пушечный комплекс "Тунгуска-М" стоял на краю поляны, под кроной огромного дуба, направив в небо стволы автоматических пушек и пусковые контейнеры управляемых ракет. Павловскому повезло – кроме пехоты, танков и артиллерии в точку сбора пришел почти в полном составе зенитный дивизион Двенадцатого гвардейского танкового полка, и это вселяло надежду на то, что они хотя бы не погибнут напрасно, успев сделать несколько выстрелов по противнику, прежде, чем вражеская авиация разнесет горстку храбрецов в пух и прах. Пять "Тунгусок" – одна машина все-таки была уничтожена при бомбежке – и батарея переносных зенитно-ракетных комплексов "Игла" были серьезным "аргументом", с которым вскоре вынужден будет считаться противник.

– Всего у нас сейчас порядка шестисот человек, но среди них немало легкораненых и контуженных, – продолжал майор. – Люди подавлены, товарищ полковник, но все же готовы продолжать сражаться, иначе они давно побросали бы оружие и разбежались по домам. Но такое просто невозможно, ведь все-таки мы – гвардия!

– Стройте личный состав, майор! У нас слишком мало времени. Противник наблюдает за нами из космоса, с воздуха, и я не хочу снова чувствовать себя мишенью. Нужно убираться отсюда, как можно скорее – наше спасение в постоянном движении! Черт возьми, если нам суждено остаться в этих лесах, погибнем, вцепившись в глотку врагу!

Зычный голос майора привел в движение рыхлую людскую массу, за считанные секунды превращая ее в единый организм.

– Ста-а-новись!!!

Команда, подхваченная на всех концах поляны ротными и взводными, волной разошлась во все стороны, и люди, придерживая оружие, каски и фуражки, спешили занять свое место в строю, перед которым стоял, ожидая, когда соберутся все, полковник Павловский.

– Равняйсь! Смир-р-но! Товарищ полковник, личный состав Четвертой гвардейской танковой дивизии построен!

Их осталось слишком мало, после того, как закончился этот кошмар. Струи огненного дождя, принесенного на крыльях американских бомбардировщиков, смыли в небытие тысячи жизней, поселив в сердцах тех, кто еще оставался – право, их было очень немного – непреодолимый ужас. И все же они оставались русскими солдатами, а за спинами их была их родина – Россия.

Поседевший за несколько минут полковник Павловский молча вышагивал вдоль неровных шеренг, всматриваясь в лица замерших в гробовом молчании людей. Здесь были, наверное все, кто еще оставался жив. В одном строю, плечо к плечу, стояли майоры и сержанты, желторотые мальчишки и кадровые офицеры, потомки прославленных командиров, танкисты и мотострелки, связисты и саперы.

– Господи, как же мало! – неслышно произнес полковник, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. Солдаты услышали его призыв, и продолжали выполнять приказ, но для победы сил не могло хватить, только для того, чтобы погибнуть в бою, пав с честью.

Люди угрюмо молчали, ожидая, что скажет их командир. За неровным строем угадывались в предрассветных сумерках угловатые силуэты боевых машин, перед которыми выстроились их экипажи. Все ждали, храня молчание, а полковник, так же молча, продолжал свое шествие, словно хотел увидеть и запомнить навсегда каждое лицо.

– Товарищи бойцы, – голос офицера, внезапно разорвавший тишину, показался оглушительным тем, кто стоял в строю, порой позабыв про уставную стойку смирно, не отводя глаз от командира. – Товарищи бойцы, мы потерпели поражение. Дивизия разгромлена, наши потери чудовищны. Фактически дивизии, как боевого подразделения, уже не существует. Но остались вы, гвардейцы, солдаты и офицеры Российской Армии, и присягу, данную вами однажды, никто не отменял и не может отменить, разве сама только смерть избавит вас от произнесенной перед лицом своих товарищей клятвы.

Полковник говорил, с трудом сдерживая душившие его слезы. четыре, может, пять сотен человек из самых разных подразделений – вот и все, что осталось от Четвертой гвардейской Кантемировской танковой дивизии после этого фантастического и кошмарного ночного сражения, когда их танки расстреливали, точно мишени в тире, а враг находился в полнейшей безопасности, отстоя от поля боя на десятки верст. Полковнику Павловскому еще повезло – из его Тринадцатого гвардейского танкового полка уцелела полнокровная рота – мощные Т-80У, одними из первых прибывшие к месту сбора, не имели даже царапин на прочном "панцире" из многослойной брони. Но офицер знал, что перед ним стоят сейчас и те, кто выжил один из своей части, те, в ком оказались воплощены целые батальоны, сгинувшие в жадном пламени. И все они ждали, что скажет командир, тот, в чьем слове в армии положено было не сомневаться ни на йоту.

– Как старший по званию из уцелевших офицеров, я принимаю командование оставшимися в живых бойцами дивизии на себя, – продолжил полковник, и голос его предательски дрогнул. Возможно, еще кто-то остался жив, наверняка выжили многие, но они были далеко, и для него дивизия "сжалась" до жалких пяти сотен перепуганных, растерянных людей. В прочем, и это была сила, с которой еще будут считаться уверенные уже в своей победе враги. – Противник обладает подавляющим превосходством в воздухе, а теперь и на земле, и мне нет смысла убеждать вас в обратном. Также я не буду уверять никого, что помощь близка, что нас не оставят в беде. Какое бы решение ни было принято сейчас, мы станем полагаться только на себя, на собственные силы. Я не в праве приказывать вам продолжать наступление – в условиях полного господства врага это равносильно самоубийству. Сам я продолжу выполнять приказ до последней капли крови, но не могу сейчас того же требовать от каждого из вас. Вы уже проявили себя, как храбрые и мужественные войны, и приказывать вам совершить большее я не в праве. И потому я могу предложить вам два пути здесь и сейчас – продолжить сражаться и при этом наверняка вскоре погибнуть, или оставить оружие и отступить, просто уйти, чтобы сохранить собственные жизни, которые еще понадобятся нашей стране, нашему народу.

Наверное, вовсе не таких слов эти люди, уже заглянувшие в лицо смерти, ждали от своего командира. Но иного полковник не мог сказать, он не чувствовал за собой – больше не чувствовал, сам увидев смерть так близко теперь, как никогда прежде – гнать на убой этих мальчишек. Как командир, он был обязан сейчас выбирать между тем, чтобы выполнить приказ, и сохранить жизни своих подчиненных, и выбор этот был не прост, когда приходится решать за других.

– Сейчас вы можете решить сами, что для вас важнее, что вы цените больше – свою жизнь и жизнь своих близких, которые ждут вас и могут так и не дождаться, или долг перед родиной, присяга, приказ. И тех, кто решит уйти, ни я, ни их товарищи не станут считать трусами или дезертирами. Приказать вам идти в атаку – значит, приказать умереть, а таких приказов в уставе не существует, и отдавать их я не могу. Решайте сейчас и идите туда, где вас ждут, защищайте свои дома, свои семьи, то, что вам по силам защитить. Ну а тем же, кто останется, кто готов сражаться, до конца выполняя свой воинский долг, я не стану обещать ни почестей, ни наград, я не буду обещать даже, что вы живыми выйдете из боя – глупо сулить то, чему не бывать. Но одно я, полковник Российской Армии Станислав Павловский, могу обещать вам наверняка – гибель в бою с врагом, который до конца дней своих не сможет забыть, как сражаются, защищая свою родину, русские солдаты, не сможет забыть вашу ярость и отвагу. Я могу дать вам только смерть, но ту, которая будет для каждого из вас шагом к бессмертию! А вы, вы вправе выбрать сейчас – жить каждому из вас, или умереть!