Александр Ачлей - Палач. Наказание как искупление

— Вы в недоумении, — Риччарди обратился к нему на языке Данте так, как будто точно знал, что Дину он знаком. — Надеюсь, это чувство со временем пройдет. И чтобы ускорить процесс, я предлагаю выпить по бокалу хорошего дербентского коньяка, вкус которого вам, безусловно, знаком. Особенно учитывая тот факт, что на Дербентском коньячном заводе долгое время технологом работал ваш дядя, Данилян Валерий Михайлович.

Если Риччарди хотел его удивить, то ему это вполне удалось. Дин пристально посмотрел на итальянца, затем подошел к массивному письменному столу, за которым, словно за барной стойкой, стоял хозяин кабинета, взял протянутый ему фужер с золотистой жидкостью и после короткого приветственного жеста, обозначающего желание выразить благодарность виночерпию, осушил его в один присест.

— Меня всегда поражала способность русских вот так вот залпом пить крепкие напитки в больших дозах.

— Я не русский, — заметил Дин, располагаясь в удобном кресле напротив Риччарди.

— Знаю, что вы принадлежите к какому-то редкому племени на Северном Кавказе. Но поверьте, для нас, иностранцев, все выходцы постсоветского пространства русские. И это нормально.

Выпитый коньяк подействовал на Дина, и он не стал обижаться на слово «племя». Хозяин же вновь наполнил фужеры, что удивило Дина. Итальянцы не большие любители крепких напитков. Да и пьянеют от них быстро.

— Не переживайте, — угадав его мысли, сказал Риччарди, — мне доставляет удовольствие видеть вас у себя в гостях. Да и алкогольный стаж у меня такой, что я давно уже не боюсь переборщить и впасть в беспамятство.

«Зато я боюсь», — подумал Дин, осушая второй фужер божественного напитка. Он смертельно устал. День был трудным. Со стрельбой и беготней, что в его возрасте особого удовольствия не доставило. Хотелось напиться и уснуть. А тут этот симпатичный дядя мозги сушит.

— Ну, мозги сушить я вам долго не буду, — угадав его мысли, заметил архитектор. — Буквально пару минут. Уважьте же старика! — у него было такое искренне добродушное выражение лица, что Дин как-то сразу расслабился и успокоился.

— Так получилось, что нам придется дружить, — многозначительно начал Риччарди. — Мне об этом сообщил мой давнишний приятель с Урала. Настолько давнишний, что я уже не помню, как давно мы с ним знакомы. — Риччарди сделал глоток коньяка. — Так вот он сообщил, что у русских возникли какие-то проблемы с ненавистными моему сердцу «васпами». И, учитывая нашу с ним давнишнюю дружбу… — ирония, проскользнувшая в сказанном, не ускользнула от Дина, — я должен вам помочь.

Дин ничего не понимал. Бред какой-то. Что за проблемы? И при чем тут он? Видимо, его недоумение было замечено внимательным и чутким собеседником, потому что он тут же отреагировал: «Не удивляйтесь. Я говорю об этом именно с вами, поскольку вам предстоит стать руководителем международной группы, в задачу которой входит похищение, уж простите меня за откровенность, могильщиков вашего государства и их, так сказать, перемещение в Екатеринбург. Они должны предстать там перед международным трибуналом по обвинению в развале русской государственности. Самостоятельно ваши спецслужбы решить эту задачу не в состоянии. Поэтому мой старый друг, вы даже себе представить не можете, насколько старый, обратился ко мне с просьбой оказать вам содействие, — Риччарди дополнил фужер Дина коньяком и продолжал: — Поскольку его просьба сопровождалась обещанием передать мне то, чего я давно добиваюсь, я не смог отказать ему. И потому мы союзники. Хотя я менее всего этого хотел и ожидал». — Дин обратил на Риччарди вопросительный взгляд.

— Да-да! Это истинная правда! — продолжал итальянец. — После того, что произошло в далеком 1054 году после Рождества Христова, я полагал, что уже никогда не смогу договориться о чем-либо с восточными еретиками. — Дин подумал, что ослышался, но перебивать Риччарди не стал.

— Это не фантазии старого человека, впавшего в маразм, усугубленный принятием крепкого спиртного. Дело действительно происходило в 1054 году. Тогда папой в Риме сидел Лев IX. Великий человек. Редкость для наших иерархов того времени. Но амбициозный чрезмерно. Решил, что он самый главный и крутой. И без повода стал подминать под себя церковные приходы на юге Италии. Но те до того уже имели вполне конкретного патрона в лице константинопольского патриарха Михаила Керулария, который в ответ на это закрыл все храмы латинского обряда в подведомственных ему землях. И вот я под личиной папского нунция Гумберта поехал с посольством в Константинополь для переговоров относительно возникших разногласий. — Дин запил это сообщение большим глотком коньяка. Удивляться услышанному он уже устал.

— Но Керуларий, вместо того чтобы проявить мудрость и христианское благотерпение, отказался нас принять. Более того, его холуи демонстрировали по отношению к нам такое неуважение и открытое хамство, что терпеть это было абсолютно невозможно. Прибавьте к этому удушающую июльскую жару и духоту. В общем, мне все это надоело, и я, пользуясь своей властью Хранителя, то есть будучи по рангу выше папы…

«И такое бывает», — подумал Дин, все с большей настороженностью поглядывая на своего собеседника.

— Бывает-бывает, — словно угадав его мысли, продолжал Риччарди. — В общем, 16 июля 1054 года я предал патриарха и его окружение анафеме. Но у меня возникло чувство, что именно этого от меня и ожидали. Никто не пытался урегулировать со мной конфликт. Более того, на мой демарш патриарх ответил Соборным посланием, в котором папа и его сторонники признавались еретиками и отлучались от церкви. И произошло это всего четыре дня спустя, то есть 20 июля того же года. В этом постановлении патриарх все припомнил нам грешным: и догмат о филиокве, и бритье бород священникам, и правило целибата.

Нет. Исторически этот раскол, скорее всего, был неизбежен и формально завершил всю череду непримиримых противоречий между Римом и Константинополем. И все равно жаль. Христианство вышло из этого противостояния явно ослабленным, на радость евреям и мусульманам. Я пытался впоследствии как-то наладить диалог. Но процесс стал неуправляемым. Апогеем этого конфликта стала прямая интервенция Рима и захват в 1204 году крестоносцами Константинополя, на развалинах которого была провозглашена Латинская империя, впрочем, недолго просуществовавшая. Я был категорически против. Но удержать охочих до золота венецианцев и вооруженный сброд, называвший себя рыцарством, было уже невозможно, — Риччарди явно увлекся воспоминаниями. Он вновь подлил коньяку Дину и себе, после чего продолжал.

— Изгнание католиков из Константинополя не избавило греческую церковь от дальнейших попыток Святого престола присоединить ее к себе. Уже великий Михаил VIII Палеолог, воин, отбивший у нас Царьград, будучи человеком чрезвычайно прозорливым, понимал, что оторванная от Запада Византия обречена на поглощение мусульманскими ордами. Исходя из этого он при поддержке патриарха Иоанна Векка (вот умница-то был!) заключил в 1274 году с Римом так называемую Лионскую унию, которая, однако, продержалась всего семь лет и была предана забвению уже при сыне императора-освободителя. И все же угроза полного уничтожения османами Царьграда, особенно после того, как византийский император не смог одолеть султана Орхана в открытом бою и, более того, уступил ему значительные территории вблизи столицы, требовала от правителей империи и ее духовенства поиска сильных союзников, каковыми в то время были исключительно страны Западной Европы, исповедующие католичество…