Валериан Скворцов - Шпион по найму

Но меня остановили.

— Прошу подождать, — сказала Марта Воинова. — Вернитесь, пожалуйста. Не горячитесь. Давайте разбираться вместе.

— Давайте, — покорно сказал я.

— Тут все говорят по-русски? — веселым баритоном спросил человек в плаще и не вязавшимся с ним меховым «пирожком» на голове. Предположительно это был Дубровин.

— Вот, — сказала ему Марта Воинова. — Господин Шемякин желает видеть Ефима Шлайна. Господин Шемякин говорит по-русски.

Лицо лилипутки пошло сухими морщинами от глаз к вискам и от крыльев носа к подбородку. Это она улыбалась. Следовало полагать, что госпожа Воинова пошутила. Видимо, насчет моего русского языка.

Воинова злоупотребляла пудрой и румянами. Или не знала, что накладывать сначала, а что — потом. Мелкие катушки — как бы из розоватого теста — на щеках готовились осыпаться. Она обожала Дубровина. Как и Андрей, который, поднявшись, принял за бронированной конторкой позу, напоминающую выполнение команды «смирно».

— Вы можете предъявить какие-нибудь документы? — спросил Дубровин. И пока я доставал бумажник, он, забыв обо мне, похохатывая, рассказал: — Один русак в лавке покупает то да се, плетет невнятное по-эстонски, продавщица ему говорит, мол, ладно, я по-русски понимаю, а он в ответ: дорогая, спасибо, мы пятьдесят лет терпели ваш русский, потерпите теперь наш эстонский…

Морщин на висках у Марты прибавилось. Андрей почтительно захихикал с полминуты спустя, когда Дубровин уже искал — разумеется, тщетно — эстонскую визу в моем российском паспорте.

— Мы действительно не знаем никакого Шлайна, — сказал он, захлопывая и возвращая паспорт. Отсутствие визы его удовлетворяло. Это означало, что меня, говоря философским языком, нет ни в природе, ни в обществе. Это его тоже вполне удовлетворяло. Общение со мной было все равно что не общение. Ни к чему не обязывало, во всяком случае. — У вас найдется несколько свободных минут?

Я кивнул.

— Тогда уделите их, пожалуйста, мне, — сказал он.

Следуя за ним, я оказался на задворках основного здания. Чуть в отдалении темнел флигелек, подход к которому не освещался. Мы поднялись на второй этаж по мраморной лестнице с перилами, отделанными позолотой, и вошли в просторный кабинет. Тяжелый письменный стол, длинный стол для совещаний, стулья, диван и кресла, отделанные кожей, ковры, панели вдоль стен, прикрывающие батареи отопления, массивные стеклянные шкафы без книг все было явно из России. С точки зрения стиля топорный размах мастеров из края родных осин впечатлял. Окна оказались плотно зашторены.

Повинуясь жесту Дубровина, я утонул в кожаном диване, выставив колени выше собственных ушей.

— Примете? — спросил он, доставая бутылку коньяка и две рюмки из шкафа. Я кивнул. Он щедро плеснул в каждую. Поднял свою, тоже кивнул и длинным глотком, явно предвкушая, как коньяк вот-вот снимет усталость завершающегося дня, неторопливо выцедил до дна.

Напиток казался первосортным.

— Вы знаете Шлайна? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Еще коньяку?

— Можно.

Мне показалось, что он испытывает какое-то странное любопытство ко мне. Ясно было, что Дубровин — из «конторы» и, возможно, высоко стоящий чин в иерархии её Таллиннского стационара. Приглашение в кабинет означало также, что Дубровин имел некое представление о наших отношениях с Ефимом. Но следующий вопрос застал меня врасплох.

— Вы знавали Гущиных?

Я допивал вторую рюмку медленно, как и Дубровин, подбирая ответ.

— Каких именно — Владимира Ефимовича и Марию Ивановну или младших?

Дубровин, мне показалось, даже вздохнул от удовольствия.

— А были и младшие?

— Юрий и Олег. Родились в России, до эмиграции в Ревель… то есть в Таллинн. Сюда они приехали несовершеннолетними и потому в архивах тех лет вы не могли их найти. Я знал их в Бангкоке. Оба в Новой Зеландии женились между прочим, на православных чухонках, отпрысках бегунов из этих же мест… Отцы чухонок были красноармейцами двадцать второго территориального корпуса, то есть эстонского, который почти полностью в июле сорок первого перешел к немцам под Псковом.

— Вам известна история выезда Гущиных в Бангкок?

— В общих чертах. Я видел копию письма, которое Владимир Ефимович послал из Ревеля наследному принцу Сиама, то бишь теперь Таиланда. Гущин служил в охране великого князя Михаила Александровича, брата последнего государя, с которым сиамский принц, кадет и потом лейб-гусар, женившийся на русской в Петербурге, был весьма дружен… Бедствовавший Гущин испросил позволения приехать в пределы Сиамского королевства, получил из Бангкока пособие на дорогу и, насколько мне известно, консультировал там постановку дворцовой охраны до Второй мировой войны.

Дубровин, достав карандашик и клочок бумаги, попросил повторить имена жены и детей Гущина.

— Знаете, это интересно!

— Если мне не изменяет память, они жили в Ревеле в наемной квартире по Большой Юрьевской, дом шестьдесят семь под литерой А, — вколотил я в Дубровина завершающую, я надеялся, проверку весть.

— Вот так память!

— Копия всепокорнейшей просьбы с указанием адреса в рамочке под стеклом висела в холле гущинской виллы не один десяток лет. Можно что угодно забыть, кроме такого… Дети новозеландских Гущиных работают в Бангкоке. Один в отделении Индо-Суэцкого банка на Вайрлесс-роуд… Я преодолел все ваши сомнения относительно моей собственной подлинности, господин Дубровин?

Гущинская чухонка учила Марину эстонскому в Бангкоке. Знал бы об этом Шлайн! Да и Дубровин, упаси боже!

Он отложил бумажку и карандашик. Провел огромной ладонью сверху вниз по лицу, словно пытался стереть выступившую после коньяка легкую испарину. Я услышал его одышку. Ему бы не следовало злоупотреблять горячительным.

— Шлайна действительно здесь нет, — сказал он. — Больше мне нечего сообщить. Может быть, вы хотите ему что-нибудь передать? На тот случай, если Шлайн появится?

— Я сказал об этом госпоже Воиновой.

— Я слышал краем уха, когда входил. Вы не переменили намерение?

— Завтра уехать?

— Завтра уехать.

— Не переменил. А почему это может вас интересовать?

— Вы не просите, чтобы я помог вам… помог вам привести в порядок ваш российский паспорт?

— Понадобится минимум два дня, чтобы ваши эстонские друзья проштамповали его должным образом… Нет, спасибо. Я все оформлю в Берлине. Из Риги самолеты ежедневно. Передавайте привет и мои наилучшие пожелания Ефиму… если этот Ефим в самом деле приехал к вам.

Я едва выбрался из продавившегося дивана. И сразу вошла Воинова, чтобы проводить меня в вестибюль.

Андрей приветливо улыбнулся на выходе. В отличие от госпожи Воиновой.

Все-таки я завернул в Банный переулок. Неоновая стрела на подставке перед лавкой Велле источала теперь малиновые отблески. Отмытый в бане глянцевый скелет папаши Тоодо пил кофе из рекламной фаянсовой кружки, на которой две свиньи — «мистер Фэтти и миссис Чанки» — наслаждались «истинно бразильским напитком».