Лиза Марклунд - Красная волчица

«Хороша я или нет, не играет никакой роли», — думала Анника. Горечь не исчезала. Мысли не уходили, она не могла остановить этот поток: истина никому не интересна, интересна только химера, которую можно сотворить.

Чтобы перестать жалеть себя, она снова позвонила в управление и пустилась в пустой разговор с дежурным телефонистом коммутатора.

— Вся штука в том, — сказал телефонист, — что вам надо просто подождать, и соединение произойдет, как только освободится линия. Подождите, — посоветовал он. — Комиссар скоро закончит предыдущий разговор.

Анника повисла в неведомом цифровом пространстве. Слава богу, в нем было тихо. Электронное исполнение «К Элизе» было бы уже лишним и переполнило бы чашу ее терпения.

Она успела сделать круг по Бергнэсету, когда в трубке раздался щелчок. Пришла наконец ее очередь.

— Мои безграничные извинения и такая же благодарность, — сказал комиссар Сюп. — В семь часов утра нам позвонила мама Линуса Густафссона и сказала, что это ее сын был тем свидетелем, о котором сегодня написала «Норландстиднинген». Она рассказала, как уговаривала мальчика пообщаться с полицейскими или со взрослыми о том, что он видел, и очень рада, что все так получилось. Парень был сам не свой с воскресной ночи. Он перестал есть, боялся ходить в школу…

Анника ощутила что-то вроде облегчения.

— Приятно слышать, — сказала она. — Как вы отнеслись к его рассказу?

— Сам я с ним не разговаривал, я сижу на телефоне с половины шестого, с тех самых пор, как вы отправили телеграмму в ТТ, но следователи уже водили мальчика на место происшествия и считают, что его слова заслуживают доверия.

— Быстро сработано. — Анника стараясь придать голосу внушительность.

— Они хотели сделать все, когда было темно, чтобы имитировать время совершения преступления и успеть до того, как проснется толпа репортеров. Думаю, они в этом преуспели.

— И что дальше? — спросила она, едва успев нажать на тормоз перед красным светом у въезда на мост.

— Скажем так: дело переквалифицировано с бегства с места происшествия на умышленное убийство.

— Вы не собираетесь сообщить об этом в Государственную комиссию по убийствам?

Ответ был уклончивым.

— Посмотрим, что дадут нам первые дни расследования…

Красный свет сменился зеленым, и Анника проехала перекресток с Граннюдсвеген.

— За последние месяцы Бенни написал целую серию статей о терроризме, — сказала Анника. — Я сейчас еду с базы Ф-21. Не думаете ли вы, что его смерть связана со статьей о происшествии на базе, или причина иная?

— Пока у нас нет никакой возможности рассуждать на эту тему. Вы можете секунду подождать?

Он не стал дожидаться ответа. До слуха Анники донесся шорох — комиссар положил трубку на стол, встал и, судя по глухому стуку, закрыл дверь.

— Напротив, — сказал он, снова взяв трубку, — тут есть другое дело, которое я сегодня утром обсудил с капитаном Петерсоном, и оно может вас заинтересовать.

От удивления она сбросила газ.

— Мне не хочется говорить об этом по телефону, — продолжал комиссар. — Вы не могли бы приехать в управление после обеда?

Анника принялась лихорадочно рыться в кармане куртки, стараясь нащупать часы.

— Не успею, — ответила она, — у меня самолет в 14.45, и мне надо сначала заехать в редакцию «Норландстиднинген».

— Тогда мы можем увидеться в редакции. Там работает наша группа, и я обещал следователю приехать и проинформировать о результатах работы на месте преступления.

У женщины, сидевшей за столом в приемной редакции, были опухшие и красные от слез глаза. Анника, придав лицу просительное выражение, приблизилась к столу, отчетливо сознавая, что она здесь лишняя.

— Редакция сегодня не принимает посетителей, — хмуро сказала женщина. — Приходите завтра утром.

— Меня зовут Анника Бенгтзон, — примирительно сказала она, — собственно, это я…

— Вы плохо слышите? — сказала женщина и, дрожа от ярости, встала с места. — У нас сегодня траур, траур, понимаете. Один наш редактор… умер. Мы закрыты сегодня. Весь день. А теперь уходите.

От злости у Анники перед глазами заклубился красный туман.

— Черт возьми, это уже слишком! Похоже, мир сошел с ума. Извините, но я пройду.

Она повернулась к женщине спиной и пошла к лестнице.

— Эй! — крикнула женщина. — Это частное предприятие. Сейчас же вернитесь!

Анника, не останавливаясь, обернулась к секретарше:

— Застрели меня.

Сделав всего пару шагов по ступеням, она поняла, что наверху происходит траурная церемония памяти погибшего. В небольшом зале перед входом в редакцию собрались участники церемонии, бесцветная масса — седые волосы, темно-серые куртки, коричневые свитера. Согбенные спины, потные шеи — люди были в состоянии того умопомрачающего гнева, который лишает энергии и отнимает дар речи. Тяжкие вздохи высасывали из помещения воздух, лишали кислорода.

Тяжело дыша, Анника встала в задних рядах, стараясь быть незаметной, но одновременно вытянув шею, чтобы разглядеть человека, произносившего речь.

— У Бенни Экланда не было семьи, — говорил человек средних лет в темном костюме и лакированных ботинках. — Мы были его семьей. У него были мы, у него была «Норландстиднинген».

Люди в зале не реагировали на слова, каждый на свой лад испытывал ощущение невероятности смерти. Не находящие места руки, уставленные в пол или устремленные вверх взгляды — каждый был здесь сам по себе.

Вдоль стен стояли многочисленные репортеры и фотографы. Анника узнала их по выражению острого любопытства на лице. Этих интересовали собравшиеся в скорби люди и произносивший речь человек.

— Бенни был журналистом, каких теперь больше нет, — вещал мужчина в лакированных ботинках. — Он был репортером, который никогда не сдавался, который хотел знать истину — знать любой ценой. Мы — кому посчастливилось работать с Бенни все эти годы — были одарены знакомством с этим самоотверженным и ответственным профессионалом. Для Бенни не существовало понятия сверхурочных часов, он всегда воспринимал задания чрезвычайно серьезно…

— Ага, и ты тоже здесь, — прошептал кто-то в ухо Аннике, — ну, теперь-то мы точно узнаем истину.

Она повернула голову и увидела Ханса Блумберга, архивариуса. Он стоял за ее спиной и мимолетно улыбался. Склонившись к Аннике, он снова зашептал:

— Бенни был любимцем руководства, потому что никогда не требовал сверхурочных или прибавки к зарплате. Тем, что он так мало зарабатывал, Бенни давал в руки руководства неопровержимый аргумент: если звезда зарабатывает так мало, то у прочих простых смертных и подавно нет никакого права требовать повышения зарплаты.

Анника была озадачена.

— Почему он на это соглашался? — спросила она.