Энди Оукс - Глаз дракона

— Вы это слышали, детектив Яобань? Угрозу находящемуся при исполнении сотруднику полицейских сил Китайской Народной Республики?

— Слышал… — отвечает Яобань. В его слова вплетается оттенок неодобрения. Мокрые, толстые и побелевшие губы Чжиюаня взрываются.

— Мой комитет и Центральный Комитет узнают о вашем обструкционистском поведении, следователь, и о ваших грязных инсинуациях, что эти убийства совершены именем Партии и Государства…

Тёмный бычок падает у него из пальцев. Шипит, долетев до грязи. Её оранжевый кончик становится серым.

— …готовьтесь к стуку в вашу дверь, Пиао.

— Детектив Яобань, пожалуйста, проводите товарища Чжиюаня и товарища Ши к машинам, они уезжают. Им ещё предстоит писать обстоятельный донос.

Они уходят, а он смотрит на их уменьшающиеся тени. Темнота пожирает их. Пиао пережёвывает остатки злости. Во рту вкус полированного металла. Опасности. Он сплёвывает, но не может расслабить челюсти. Приседает, на пару секунд закрывает глаза… или на пару минут? Очень хочется спать, но ясно, что отдыха ждать бессмысленно. За тёмными шторами его век он всё ещё видит, как полицейские опорожняют желудки. Луна всё летит над рекой. И бумажно-белые лица, с грязными глазными впадинами. Говорят, что в глазах покойника отпечатывается образ того, кто его убил. Интересно, это Партия вырвала им глаза, поверив в древнюю сказку?

Решение принято, хоть оно и противоречит опыту и инстинкту выживания, впитанному за пятнадцать тысяч дней его жизни в Шанхае. Пиао встаёт, кричит группе полицейских, которые курят, трепятся и отливают в грязь.

— Принимаемся, дело будет нашим…

Тихий стон недовольства. Бычки сигарет «Китайская Марка» летят в реку. Ширинки застёгиваются.

— …грузим их в фургон, и не роняйте их на асфальт, им и так досталось.

Тёмные фигуры разлепляются, по одному выходя в пятно света. Короткая вспышка деятельности. Звуки болторезок, справляющихся со стальными цепями. Листы целлофана обёрнуты вокруг разделённых уже тел. Пластиковые гробы гнутся, принимая вес. Чавканье, когда поднимают тело. Восемь гробов. Восемь чавканий. Восемь трупов. Медленная колышущаяся линия на разорённом берегу. Шатаясь, они преодолевают ступеньки к Бунду. Двери фургона уже открыты. Гробы скользят внутрь. Двери закрываются.

Пиао бродит вдоль линии стоящих на коленях полицейских в водонепроницаемых костюмах. Те перерывают грязь. Неблагодарная работа. Он знает, уже знает… эти убийцы не оставляют визиток. После них остаётся только истерзанная добыча. Он смотрит вверх, через серый штрихкод Парка Хуанпу. Облака теперь накатывают на луну, закрывают её и поглощают с концами. День будет серым, как сталь. И в него будет просачиваться струйка красной ржавчины.

Она поняла, что он мёртв, в тот же миг, в ту же секунду; вдали от неё, вдали от всего. Крик, разлившийся у неё в голове, пробудил её от глубокого сна. Собственный её голос, плача, выкликал имя единственного ребёнка…

— Бобби.

Так же ясно и точно, как хрустальный шар, разлетевшийся на мраморном полу.

— Иисусе… Иисусе… Иисусе…

Её трясёт. Она слышит собственные слова и мольбы, которые будто пронзают ночь, как булавка — бабочку. И всё время его имя пылает у неё внутри. И понимание, что уже поздно… слишком поздно.

Теперь успокоиться. Найти телефон. Считает… РАЗ… ДВА… ТРИ…

В одной руке бренди. Письмо, его почерк, телефонный номер… в другой руке. И всё время реальность и интуиция свирепо взывают к её чувствам.

— Бобби… Бобби…

Считает. Медленно. ЧЕТЫРЕ… ПЯТЬ…

Не может быть… он наверняка жив.

Телефонный номер, бесконечный. В середине она понимает, что ошиблась цифрой. Пятёрку прочитала как четвёрку. Он всегда писал так коряво, так дёргано; будто в голове царила каша идей, замыслов. Его мозги работали быстрее руки. Пятёрка вместо четвёрки. Боль наваливается сильнее. Она перезванивает, считает… ШЕСТЬ… СЕМЬ… ВОСЕМЬ…

— Ну же, ну же.

На линии раздаётся щелчок. Снова идёт набор номера.

Ради бога, снимите трубку. Пусть я ошибусь. Прошу тебя, господи.

Снова гудки.

Гадство. Гадство. Он будет дома. Трубку снимут, звонок переведут в его комнату. Он подойдёт. «Привет, мама, как дела?» Как было пару дней назад… неделю назад… месяц назад. Он будет дома. И он ответит, правда, господи?

Отвечает женский голос. Сильный китайский акцент, но английский отутюжен и очень, очень правильный.

— Добрый вечер, вы позвонили в отель Шанхай Цзин Цзян. Чем могу вам помочь?

— Соедините меня, пожалуйста, с мистером Хейесом из комнаты 201. Спасибо.

— В комнате 201 мистер Хейес не проживает.

Она ставит бренди. Ухо пульсирует, прилипает к пластику трубки. Снова считает… РАЗ… ДВА… ТРИ…

— Вы уверены? Он жил в комнате 201, я точно знаю. Может быть, он съехал, или переселился в другую комнату. Можете ещё раз проверить? Это срочно.

— Извините, мадам, но мистер Хейес в нашем отеле не проживает.

— Слушайте, перепроверьте. Его зовут Хейес. Х-Е-Й-Е-С. БОББИ ХЕЙЕС.

Долгая тишина. Обрывки далёкого разговора на китайском доносятся с той стороны провода. С каждой секундой она чувствует, как между ней и Бобби захлопывается бесконечный ряд дверей в коридоре. Она допивает бренди. Смакует его огонь. Считает.

ЧЕТЫРЕ… ПЯТЬ…

— Мадам, мы внимательно проверили журнал, и не нашли ни одного упоминания о мистере Бобби Хейесе. Наверное, вы ошиблись. Он, должно быть, остановился в другом отеле.

— Господи, но ведь я звонила ему по этому телефону по три раза в неделю. Я говорила с ним два дня назад. Я знаю наизусть номер телефона, 53–42–42. Вот у меня лежат письма от него, написанные на вашей бумаге. Разве может быть, чтобы он остановился в другом отеле?

Голос на той стороне провода, на том краю мира, становится более настойчивым; почти жестоким, бритвенно-острым в своей ледяной уверенности.

— Человек по имени Бобби Хейес никогда не останавливался в отеле Шанхай Цзин Цзян, мадам.

— Господи, но я же знаю, что он жил у вас. Послушайте, бога ради. У него была комната 201. Проверьте. ХАЙЕС. БОББИ ХАЙЕС. Высокий, под два метра. Блондин, натуральный блондин. Не ошибётесь. Вы ни с кем его не спутаете…

Не сразу она поняла, что кричит в телефон, который давно повесили. Только звон электронного шума и гудки нарушают опустошённую тишину. Считает… ШЕСТЬ… СЕМЬ… ВОСЕМЬ…

Ещё какое-то время она слушает гудки, забившись в массивное гнездо одеял и простыней. Вопросы, сомнения, подтверждённые ощущения уже ворочаются в ней. Поражена. Поражена. Сидит, слушает океан звуков. В ткани лепета, кажется, прорезается голос, слабый голос, который будто сам по себе говорит…