Владимир Катин - Тайна леса Рамбуйе

— О, мои любимые поэты! Вордсворд, Колридж, Саути. Жаль, что приходится разыгрывать невежду-лошадника, а то бы я прочел депутату познавательную лекцию о лейкистах и их влиянии на младшее поколение — Байрона, Шелли, Китса.

Шанталь покачала головой.

— Нет, Клод, познавательная лекция не требуется. У Дорта свое и весьма оригинальное видение жизни, искусства. К людям, к явлениям, словом, ко всему он подходит с болезненным состраданием, с жалостью, очень по-доброму. Право, странно как-то… Казалось бы, его надо жалеть, а жалеет он. Щедро жалеет, искренне. И стремится всем помочь, что-то исправить. Он и меня жалеет, что я с вами, и вас, как оказалось, тоже — за бедную конюшенную жизнь. Себя только не жалеет. Странный человек.

В другой раз, вернувшись из кинотеатра, куда Клод не пошел под предлогом срочного разговора с Парижем, Шанталь рассказала:

— Сейчас мы шли по улицам и молчали. Фильм был тяжелый. Даже не столько тяжелый, сколько жестокий и с доброй порцией мистики. Главный герой одержим предчувствием, что черные силы, ну, сатана, что ли, дьявол, которые против него, заключены в маленькой девочке, играющей в мяч. Почему — объяснить не может, но чувствует это и панически боится девочек с мячом. И вот однажды он едет с кем-то в открытой машине но проселочной дороге, и на пути предупреждение: «Впереди опасный мост — может рухнуть, проезд не рекомендован». «Даю голову на отсечение, что проеду, — говорит он, — у меня сильная машина и на скорости я буквально перепрыгну через этот мосток». Нажимает на газ и летит. Но он не заметил тоненькую стальную проволоку, натянутую через мост на уровне его шеи, и срезанная голова летит в пересохшее русло ручья. И тут откуда-то появляется маленькая кукольная девочка с бантом, берет голову за волосы и, прыгая, играет ею, как мячом. Прощаясь со мной, Дорт сказал: «Мой дьявол — это вы, мадам Сен-Бри. Как у того, который боялся девочку с мячом». Я удивилась, но он не стал объяснять.

— А где мы находимся, Шанталь, на какой стадии?

— Дорт влюблен. Это бесспорно.

— Влюбленный всегда стремится еще и влюбить в себя. При всех своих внешних недостатках Дорт не из робкого десятка. Он вас обволакивает по принципу Наполеона, говорившего: «Дайте мне ухо женщины, и она будет моя».

— Возможно. Но разница между Дортом и Наполеоном в том, что он не держит в голове расчета добиться победы своим красноречием. Когда он часами говорит со мной, то я вижу: нет ни игры, ни позы. Он чистосердечен и искренен.

Утром Клод объявил о своем отъезде в Париж по срочным делам.

— Надеюсь, вы не дадите скучать моей супруге? — сказал он на прощанье Дорту.

Через несколько дней по возвращении Клод нашел полную идиллию — влюбленный мэр и Шанталь обедали за одним столом, были веселы, держались по-дружески. При его появлении сконфузились и умолкли.

— Дорт объяснился, — сообщила вечером Шанталь. — Но очень хитро, полушутя-полусерьезно, как бы проверяя мою реакцию, — если отвергну, то, мол, буффонада.

— Но вы, надеюсь, не отвергли?

— Я ему тоже ответила в шутливом тоне и, кстати, совершенно искренне призналась, что мне будет недоставать наших прогулок и бесед. И тогда он отбросил наигранный тон и пошел напрямик, объявив, что все зависит от меня, — если захочу, то наша дружба не прервется никогда. Я, естественно, напомнила, что замужем, он возразил: «Вы и месье Сен-Бри не пара». И так далее. Одним словом, Дорт готов объясниться с вами, если я на то согласна. «Вы с ума сошли! — воскликнула я. — Вы не знаете Клода, он убьет и вас, и меня, обоих, в одну минуту».

— Очень правильная реплика, — похвалил Клод. — Хотя и не предусмотрена в моей пьесе.

— Тогда он приуныл, сказав, что своя жизнь ему недорога, но моей гибели не желает. На том все и застыло.

— Но, как вижу, вы оба весьма оживлены и в прекрасном настроении.

— Внешне — да. Однако я знаю, как страдает Дорт. Он буквально ломает голову над тем, как бы меня спасти.

— А вы?

— Смеюсь, говорю ему: «Разве я похожа на несчастную, которую нужно спасать? От кого, от обожающего мужа?» — «А если бы вдруг он исчез, пропал ваш супруг, — спрашивает он, — что бы вы стали делать?»

— Он убьет меня, Шанталь!

— Не дурачьтесь, Клод. Я ответила, что оставшуюся жизнь провела бы тогда здесь, в этом нормандском отеле, бродила бы с ним, с Дортом, по набережной, дышала ветром Атлантики и слушала стихи поэтов «Озерной школы».

— Великолепно! Он согласен?

— Ну, как вы думаете?

— Итак, Шанталь, кульминационный момент настал.

В гостиничном ресторане все трое теперь были за одним столом. Дорт приходил всегда раньше, ждал их и ничем не выдавал ни своей ревности, ни неприязни к Клоду, которого жалел и щадил за неумение поддержать литературную беседу. В тот решающий, по замыслу Клода, день они пили за обедом вина больше обычного. Клод волновался и подливал себе, а заодно и им; Шанталь была рассеянна и пила то, что ей наливали, машинально, Дорт — заодно со всеми, чтобы не отстать.

В конце обеда появился величественный, как английский лорд, метрдотель и на серебряном подносе подал Клоду телеграмму. Раскрыв ее, он побледнел, попытался встать, но как подкошенный рухнул в кресло.

— Что случилось, дорогой?

— Конец.

— Что случилось, месье Сен-Бри? Неприятности?

— Пропало все. Сгорел конный завод. Сгорели мои конюшни, лошади, рысаки. Не осталось ничего.

— Но они же застрахованы, месье Сен-Бри?

— Застрахованы. От несчастного случая и стихийных бедствий. А это, как сообщают, умышленный поджог. Страховка не полагается.

Шанталь, забыв о роли жены разорившегося коннозаводчика, с живым любопытством зрителя наблюдала за спектаклем.

— Мы разорены? — с деланным испугом спросила наконец она и вдруг рассмеялась. — Это нервное, простите меня.

И вытерла настоящие слезы.

— Полностью разорены. И в долгах.

Клод встал из-за стола и, пошатываясь, вышел из ресторана.

Дорт вскочил и бросился вслед за ним.

— Простите, мадам, я скоро вернусь.

Догнав в фойе Клода, он с силой взял его под руку.

— Не раскисайте, вы же мужчина, месье Сен-Бри. Это не конец вашей жизни.

Клод вздохнул, подумав: «Ой-ой-ой! Он меня снова жалеет и утешает».

— Что вы собираетесь делать?

— Когда?

— Вообще и в частности, после краха вашего предприятия.

— Газеты буду продавать. Вразнос. В кафе и барах. И Клод вспомнил старика разносчика газет, у которого недавно покупал вечерний выпуск «Фигаро» в каком-то ресторанчике в Париже.

— Я серьезно спрашиваю, что вы намерены делать теперь? — Он выделил голосом «теперь».

— Вы так спрашиваете, будто хотите мне предложить…

— Хочу! И предлагаю. Сколько вам нужно, чтобы все восстановить?

Клод посмотрел на горбуна, поднял глаза к лепному потолку, пошевелил губами и назвал сумму.