Миклош Сабо - Тихая война

— Это провокация! — выкрикнул генерал, покраснев как рак. — Оставь этот зал! Немедленно покинь его!..

Бедный Бела Кирай! Он даже не предполагал, что это — всего лишь начало. Когда же атмосфера в зале настолько накалилась, что с минуты на минуту могла начаться драка, со своего места поднялся высокий широкоплечий мужчина, с явно военной выправкой. Это был Имре Ниради, бывший летчик, старший лейтенант.

— Я со своей стороны хочу задать вопрос господину генералу… На каком основании вы выступаете против того, чтобы авиация принимала участие в боях на стороне национальной гвардии? В наших руках находятся сто двадцать пять самолетов, экипажи которых готовы к боевым действиям. Почему вы не хотите этого?

— Это было бы глупо! — бросил Кирай, с трудом сдерживая себя. Он вовсе не рассчитывал ни на какие нападки. От него не ускользнуло, что даже его люди, услышав этот вопрос, невольно задумались.

А вопросы следовали один за другим. Слово взял художник-график Дьердь Сенник. Голос у него был таким, что в зале все мгновенно притихли.

— Господин генерал! Правда ли, что при правлении Хорти вы женились на дочери Гембаша? И правда ли, что сразу же после войны вы развелись с ней и вступили в коммунистическую партию? И уж не от Ракоши ли вы получили чин генерала? И соответствует ли истине слух о том, что вы, господин генерал, слонялись по улицам Вены, когда ваши сторонники ждали вас в ставке, находившейся в Надьковачском лесу?

Сам Дьердь Сенник после освобождения страны был осужден народным судом за рисунки, направленные против народа, так что никто из присутствующих в зале не мог теперь обвинить художника в том, что он является «коммунистическим агентом». И меньше всего сам Бела Кирай.

— Я никогда никого не бросал в беде, — побледнев, негромко проговорил Бела Кирай.

— Знаете ли вы меня, господин генерал? — спросил затем Геза Банкути. — Я был участником боев на площади Сены. В феврале от вашего имени в Будапешт прибыл Реннер. Сейчас я как перекати-поле мотаюсь по белу свету. Я писал вам, но вы не изволили ответить ни на одно мое письмо. Осмелитесь ли вы повторить, что вы никого никогда не оставляли в беде?

Присутствующий при этом Видович взял меня под руку.

— Этот скандал только повредит нашему общему делу, — негромко сказал он.

Я, разумеется, был согласен с ним, тем более что уже достиг цели, которую поставил перед собой…

Слух о происшедшем скандале быстро распространился среди эмигрантов. В значительной степени этому способствовало и то, что бывший хортистский генерал Лайош Вереш Дальноки как бы параллельно пытался создать свой «союз борцов за свободу». Таким образом, самодержавной власти Кирая и его сторонников конец пришел прежде, чем генерал успел полностью насладиться ею. Одновременно с этим я своей деятельностью как бы продемонстрировал свое «революционное и национальное» нутро. Это принудило даже самых преданных сторонников Белы Кирая не только не порывать со мной, но и охотно поддерживать связь, не лишая меня и других возможностей к действию. Об этом же свидетельствует и та открытка, которая была послана мне после этой стычки патером Вазулем Вегвари, духовным отцом и вдохновителем контрреволюционной группы, действовавшей на площади Сены. Вегвари приглашал меня встретиться с ним.

Мне удалось сохранить «дружеские» отношения, найти должное понимание и общий язык для обмена мнениями не только с Вегвари, но и со всей оравой редакторов «Немзетера», и я пользовался их уважением, что вплоть до моего возвращения на родину давало нам возможность иметь столь важный источник информации.

Приводя все эти примеры, я хотел показать, какую активную деятельность развернула наша разведывательная служба, характер которой прежде всего был оборонительным. С этой точки зрения считаю необходимым рассказать одну довольно интересную историю, которая имеет непосредственное отношение ко мне.

Если мне не изменяет память, летом 1956 года в Вену прибыли не как беженцы, а в качестве туристов, что тогда только входило в моду, два офицера-пожарника с одного завода. Вели они себя как перелетные птицы, рассматривая Австрию как место своей временной передышки, так как их обоих влекло «экономическое чудо» Западной Германии. Вскоре они тронулись в путь и оказались в одном из лагерей для перемещенных лиц, откуда, как известно, ведет довольно прямая и относительно быстрая дорога в шпионский центр ЦРУ, расположенный неподалеку от Мюнхена, где беженцев обычно допрашивают, а затем вербуют и подготавливают к шпионской деятельности.

С одним из этих людей, Иштваном Катаной, я встретился в Вене в первые часы контрреволюционного мятежа в Венгрии. Нарушив правила, диктуемые его новой «профессией», подгоняемый своего рода ностальгией, он пришел ко мне на квартиру поговорить. Он готовился к переброске в Венгрию в качестве агента в составе целой группы. Позже, в ноябре, он был арестован венгерскими властями.

А с его товарищем, словоохотливым Эрвином Римоци, мужчиной хрупким и нервным, случай свел меня летом 1957 года. Катана еще в октябре рассказал мне о случившемся с ними, так что когда я увидел Римоци в своем доме, то сразу же понял, что имею дело с новым агентом ЦРУ.

Я сам открыл ему входную дверь. От моего внимания не ускользнуло то, что он, прежде чем войти в квартиру, нервозно оглянулся и посмотрел, не преследует ли его кто-нибудь.

В комнате он осторожно присел на краешек кресла, готовый в момент опасности вскочить на ноги. Эта ситуация напомнила мне о Миклоше Немете, но Немет был профессионалом, умным, холодным, бесстрашным и осторожным, а Римоци дрожал от страха. Готовя кофе, я невольно подумал о том, что западные разведывательные органы, располагавшие толковыми специалистами, часто используют в качестве шпионов и диверсантов вот таких слабовольных людей с расшатанной нервной системой. В ходе разговора с Римоци мне удалось понять, почему так происходит. Из рассказанного им я понял, что своим положением он обязан отнюдь не слепому случаю, а тем связям, которые у него имелись на родине. Вот, собственно, почему он и был зачислен в школу диверсантов, несмотря на все его слабости. В конце концов хозяева Римоци ничем не рисковали, кроме его личной свободы, а может быть, и жизни.

Я сделал вид, что не замечаю ничего особенного в его состоянии.

— Мы же виделись сегодня утром, мой друг! С вами что-нибудь случилось?

Он немного помедлил, а затем простонал:

— Вы, господин Сабо, всегда были добры ко мне… Я попал в большую беду!

«Странно! — подумал я. — Не прошло и года, как уже второй по счету агент ЦРУ обращается ко мне за помощью». Я не знал, что именно беспокоило этого перепуганного человека, но догадывался, что это как-то связано с тем заданием, которое он получил.