Миклош Сабо - Тихая война

Окончив эту свою громогласную тираду, весь пылая от наигранного гнева, Чохани вновь обратился к Пронаи:

— Покорнейше прошу разрешить, господин подполковник, нам самим вынести приговор этим двум негодяям, замаравшим честь батальона!

В эту минуту я взглянул на избитых парней и уловил мимолетный блеск надежды в их глазах: видимо, оба они поняли, чего добивается их командир.

Наступила мертвая тишина. Казалось, еще немного — и замысел Чохани удастся, но тут послышался хриплый голос одного из приспешников Секереша:

— Там, где скрывались два еврея, наверняка найдутся и другие!

Призрачная надежда на спасение рухнула. Не знаю, отдал ли приказ сам Пронаи, или это сделал кто-либо из его приближенных, но участь двух юнцов, по недомыслию забравшихся в эту западню, была решена.

Тотчас были выделены конвойные с приказом препроводить двух новобранцев в казарму и там на месте провести расследование, тщательный осмотр и обыск всего личного состава батальона с целью проверки национальной принадлежности его солдат.

Мне оставалось только надеяться на расторопность моих посыльных, вернее, того из них, который должен был отыскать Шандора Салаи и сообщить ему о происшедшем. Однако найти Салаи не удалось.

Разыгравшаяся трагедия, как я вскоре узнал, оказала влияние на судьбу батальона Гергеи.

Случилось то, чего и следовало ожидать. Хромой Ваннаи, Кача, отец и сын Секереши — закадычные друзья и сообщники нилашиста Коварца, пресловутого министра «тотальной мобилизации нации» в правительстве Салаши, — все настойчивее требовали от Пронаи ареста лейтенанта Чохани и расформирования его батальона с откомандированием взводов и рот в другие части.

В настоящее время трудно установить, что заставляло матерого старого бандита, каким был Пронаи, до времени отклонять эти требования своих обнаглевших приспешников. Можно лишь догадываться о том, что в слухах, распространенных после ареста нилашистами самого Пронаи, была доля правды. Пронаи был арестован по приказу Салаши в декабре. Сделали это самые преданные ему в прошлом офицеры. Бригада распалась, из нее выделились отряды Ваннаи и Качи, а группа Секереша была преобразована в третий отдел управления контрразведки. К этому времени была сброшена вся маскировка, и все трое, составившие «личный штаб» Пронаи, оказались отъявленными фашистами. А суть слухов заключалась в том, что Пронаи будто бы вел двойную игру: на словах распинаясь в верности «правительству» Салаши, он на деле искал контактов с англичанами, стремясь сохранить на всякий случай боеспособную воинскую часть в Будапеште.

Насколько эти слухи были достоверными, сказать трудно. Возможно, на Пронаи произвело впечатление смелое заявление Чохани или что-то другое. Во всяком случае, он не разрешил арестовать Чохани и разогнать батальон Гергеи. До поры до времени…

Между тем над нашим «гнездышком» на улице Каплони сгущались тучи. Гром грянул, когда мы меньше всего этого ожидали.

22 ноября вечером я навестил Шандора Салаи, чтобы обсудить с ним некоторые вопросы прежде, чем отправиться в «хоровой кружок». Здесь уместно упомянуть, что к этому времени Салаи, который с самого начала деятельности организации «Союза венгерских патриотов» отвечал за вовлечение в него военных и отдавал этому все силы, достиг некоторых успехов. В помещении редакции еженедельной газеты «Вашарнапи кеньв» на улице Стали, в доме номер 1 он уже не раз встречался и вел переговоры с полковником Йене Недели, майором Иштваном Тотом, капитаном Ласло Тартшаи и военным инженером Лайошем Балогом.

Коммунисты-подпольщики тоже прилагали немалые усилия, в результате чего сложилась, наконец, единая военная организация сопротивления, возглавляемая специальным штабом. Она состояла из нескольких групп офицеров-патриотов.

В тот вечер Салаи отправился на квартиру Тартшаи, жившего на проспекте Андраши. Поскольку занятия «хорового кружка» до сих пор не привлекали к себе внимания, видимо, бдительность его членов несколько притупилась. Короче говоря, поздно вечером я, как обычно, пришел на «спевку» к Салаи, который жил неподалеку от меня. Дверь мне открыла заплаканная жена Салаи. Я не на шутку встревожился. Женщина не только не выпроводила меня, хотя и опасалась слежки, но и втащила в переднюю и заперла входную дверь. Не проронив ни слова, она провела меня в глубь квартиры и только там, убежденная, что нас никто не слышит, сказала:

— Шандора арестовали.

Стараясь сохранять спокойствие, я спросил:

— Откуда вам это известно?

— Он не вернулся домой, А недавно кто-то позвонил и сообщил, что Шандор находится в военной прокуратуре на проспекте Маргит, сидит в предвариловке.

— Голос был вам знаком?

Она молча покачала головой.

— Где документы, важные бумаги? Дома или в типографии?

— Здесь, где он их и оставил. С обыском пока еще не приходили.

У меня блеснула мысль немедленно уничтожить улики, спасти все, что можно.

На минуту я оцепенел: а может быть, уже поздно? Дом, видимо, находится под наблюдением, типография тоже… К счастью, молодость отважна, ей свойственно недооценивать опасность. Минутная растерянность сменилась жаждой деятельности.

Супруги Салаи имели немалый опыт в конспирации. Все документы, списки, адреса, представлявшие опасность для существования организации, были собраны и упакованы в один пакет, который я и положил к себе в портфель, чтобы унести домой.

Но это, разумеется, было довольно слабым утешением, так как в нашей небольшой импровизированной типографии оставались пачки бланков удостоверений участников движения Сопротивления с подписью: «Венгерский комитет национального освобождения». Кроме того, не было никакой гарантии, что ниточка расследования не выведет шпиков и на меня. Нужно было срочно придумать что-нибудь более надежное.

Вот тут-то в первый раз я извлек пользу из круглосуточного дежурства моих бойскаутов, которое мы установили на квартире у родителей Габора Витеза.

По моему вызову ребята появились очень быстро. Для соблюдения правил конспирации не было ни времени, ни условий, если не считать того, что я постоянно держал под наблюдением улицу и переулок, ведущие к типографии на улице Кендер. Приходилось идти на риск, но иного выхода у нас не было.

Уверен, что некоторые читатели поставят мне это в упрек. В самом деле, имел ли я моральное право подвергать опасности подростков, едва достигших пятнадцати лет? Тем более что я отлично знал: попади они в руки нилашистов, юный возраст не спасет их от расправы.

Так или иначе, улики в типографии требовалось уничтожить. Это было необходимо сделать ради и арестованных товарищей, и тех, кто еще находился на свободе. Того требовали интересы нашего общего дела. Кроме того, таких верных и быстрых помощников, как бойскауты, я не смог бы найти. Да и можно ли было придумать более надежное место для того, чтобы спрятать все печатные материалы и бланки, вынесенные нами из типографии, чем школьные ранцы этих мальчишек?!