Теодор Гладков - Взрыв в Леонтьевском

В этой легенде у Верескова имелось лишь одно битое место — Гарусов в свое время знавал его как левого эсера, а потому мог насторожиться, почему он участвовал в ярославском мятеже, который организовали правые эсеры, сторонники самого экстремистского направления, возглавляемого Борисом Савинковым. Однако задай Гарусов такой вопрос, ответ у него нашелся бы, таковой был разработан после тщательных раздумий Манцевым и Мессингом. Звучал бы он примерно так: Вересков кинулся к савинковцам, потрясенный «расправой большевиков с левыми эсерами». Косвенным подтверждением такого шага была сама хронология: мятеж в Ярославле и Рыбинске случился почти одновременно с вооруженным выступлением левых эсеров 6 июля 1918 года в Москве, но ликвидирован был только 21 июля.

Что же касается версии со службой Верескова в Красной Армии, то ее Гарусов перепроверить бы никак не смог, она опиралась на подлинные события и документы, только самую малость подправленные в нужном для чекистов направлении.

Видимо, Гарусов счел ярославскую часть легенды вполне естественной (он ведь и сам теперь действовал в тесном контакте с анархистами, ранее с которыми левые эсеры, да и правые тоже дел не имели). Потому осведомился уже о другом:

— Чего в Москве?

Вопрос этот, правда в иных словах, он уже задавал на вокзале. Но так полагалось, и Сергей это знал. Ответил равнодушно:

— Ранение, тиф… Окопный набор. На той неделе выписался.

Тут у Верескова все было чисто: шрамы на теле, общий внешний вид подтверждали его слова лучше всяких бумаг. Гарусов переглянулся с братом, потом спросил:

— Что делать-то думаешь?

Это был решающий, переломный момент разговора. На сем он мог либо засохнуть на корню, либо получить важное продолжение, то самое, из-за которого МЧК и затеяла рискованную для Верескова игру.

Ответил спокойно, убедительно:

— Не знаю… Хотел в полк вернуться, он сейчас куда-то под Мелекесс переброшен. В Москве мне долго задерживаться нельзя, знакомых много.

За спиной Сергея Антон изобразил брату пальцами револьвер.

— Оружие есть? — тут же спросил Михаил.

— Наган, — беззаботно ответил Сергей, прихлебывая чай из блюдечка. И сам спросил: — А тебе что, нужно? На мой не рассчитывай…

— Да нет, это я так… — Михаилу действительно не нужен был этот жалкий наган, но он должен был для душевного спокойствия услышать от гостя правдивый ответ. Дальше крутить с Вересковым никакого смысла не было. Гарусов не имел никаких оснований или подозрений не верить ему, а для серьезной проверки, тем более перепроверки, у него просто не было времени. Конечно, он шел на известный риск, но он и так рисковал ежедневно и ежечасно. Потому и пошел ва-банк.

— Слушай, Вересков. Я, конечно, могу хоть завтра сунуть тебя в поезд на этот самый Мелекесс, по старому знакомству. И ты мне ничего не рассказывал, а я ничего не слышал. Будь здоров, боец Архипов. Но у меня есть к тебе предложение. Ты ведь занимался когда-то подрывным делом…

В эти же самые часы Дзержинский в своем кабинете разговаривал с Манцевым и Мессингом. В голосе его явственно прослеживались нотки недовольства.

— До годовщины Октября остались считанные дни, товарищи. А мы все еще возимся с «анархистами подполья».

— Почему «возимся», — с некоторой обидой возразил Манцев. — Главари ликвидированы, многие арестованы.

— Знаю. Но на свободе, по вашим же данным, еще гуляет более двух десятков. Совершенно озверелых. И они наверняка захотят испортить нам праздник… Который рабочий класс Москвы заслужил. Так сказал Владимир Ильич. Он потребовал, чтобы ЧК обеспечила столице полную безопасность.

— Мы внедрили своего человека в окружение Гарусова, Феликс Эдмундович, — вступил в разговор Мессинг. — Надеемся получить от него сведения, нужные для решающего удара.

— Я это знаю. Но наш товарищ может оказаться в ситуации, когда встреча с ним будет невозможна.

— Мы обусловили безконтактные сигналы.

— Сигналами всего не передашь, всего не предусмотришь. Теперь вот что…

Дзержинский взял со стола листок бумаги.

— Мне звонил начальник угро Трепалов. По моей просьбе он выяснил, кто в уголовном мире дореволюционной Москвы занимался грабежами через всякие подземные ходы… Ну, там канализация, и так далее. Оказывается, таких было всего три человека. Один давно умер своей смертью. Второго в прошлом году убили в пьяной драке на Хитровке.

В комнате повисла напряженная тишина. После короткой паузы Дзержинский завершил сообщение:

— А теперь самое интересное и, если хотите, самое многозначительное. Был и третий, Дмитрий Хрипунов, клички Сморчок и Митя-Уши. Умудрился в свое время обокрасть названным методом магазин знаменитого ювелира Фаберже. Так вот, Хрипунов вчера найден убитым в проходном дворе Сандуновских бань. По моей просьбе Трепалов поднял все связи угро. Никаких концов пока не обнаружено. Ни-ка-ких…

Манцев взволнованный поднялся с места:

— Так вы полагаете, Феликс Эдмундович, что этого, как его, Сморчка сначала использовали, а потом убрали анархисты?

Дзержинский кивнул головой:

— Убежден в этом… Хотя, конечно, стопроцентной гарантии дать не могу. Всякие совпадения случаются. Но сходится многое. У анархистов всегда были тесные связи с уголовным миром. Я предположил, что они захотят использовать для совершения следующего теракта московские подземелья. Без проводника в них не попадешь. А где найти проводника? Только в уголовной среде.

Мессинг спросил:

— Но зачем его убили?

Дзержинский был готов ответить и на этот вопрос:

— Возможны два варианта. Или Сморчок отказался им помочь, или уже помог и стал не нужен. В любом случае анархисты постарались избавиться от опасного свидетеля. Давайте исходить из худшего: они располагают информацией, которой у нас нет. Поэтому надо немедленно, не дожидаясь разведки нашего товарища, взять под наблюдение и контроль все подземные коммуникации центра города.

Мессинг сделал пометку в своем блокноте. Потом сообщил:

— В свое время комендант Кремля Мальков интересовался у старых служащих городской управы. Точных, даже приблизительных схем подземелий и коммуникаций в наличии не оказалось… Или затеряны, или вообще не составлялись.

— Или находятся во вражеских руках! Возможен и такой вариант, — заключил Дзержинский. Помолчав, произнес сухо: — Надо найти, товарищи. Если не схемы, то человека!

И тут Манцева осенила спасительная мысль:

— Идея! — в возбуждении он даже заходил по кабинету. — Есть такой человек в Москве, король репортеров Дядя Гиляй! В миру Владимир Алексеевич Гиляровский, друг Чехова и Станиславского. Помнится, всегда считался человеком прогрессивных взглядов.