П. Лотинкин - ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.

Виски сдавило еще сильнее, а в сердце точно шурупы вкручивали. Темная волна затопила мозг. Данилова покачнулась, пытаясь скрюченными пальцами за что-нибудь уцепиться, но не устояла и осела на асфальт. Теряя сознание, она увидела блеклое, сереющее небо, равнодушно отворачиваю­щееся от нее.

Затылок старухи хрустнул, ударившись о ка­мень, и блаженное небытие наконец-то приняло ее в ласковые объятия.

Предсмертная исповедь

Для совестливого врача профессиональный опыт несет боли не меньше, чем сноровки. Нико­ лай Михайлович Брылий, сухощавый, моложаво выглядевший, если бы не седые виски, знал это по себе. Еще вставляя в уши стетоскоп, и наклоняясь над старушкой, он сразу увидел: жить ей осталось всего ничего. Десятки подробностей — вывернутая шея, цвет сосудов на закатившихся глазах, пульс, испарина, оттенок кожи... — детали, не осознава­емых уже по отдельности, выдали и диагноз, и анамнез: болезнь плюс повреждение шеи при па­дении.

Окончательно все прояснила начатая аптеч­ная облатка, зажатая в руке больной. Брылин уже не раз встречался с подобным: женщине стало пло­хо — жара, стресс — она приняла таблетку, но та оказалась фальшивой.

Не мало снадобий в аптеках Екабе — фаль­шивки. Проверять товар, когда все силы нацелены на прибыль, некогда и некому. Возникать и жало­ваться по этому поводу — опасно. Все знают, кто крышует фармацевтику. И как он злопамятен. Так что, бабке -повезло, если под видом лекарства она приняла малополезные витамины. А вот если в таблетке смесь, опасная при таких заболеваниях, то дело швах.

Когда воровская медицина свое дело сделала, врач уже бессилен.

Но Брылин сдаваться не собирался. Всегда есть шанс на чудо, а у него рука легкая. Не та­ких удавалось вытягивать с того света. Правда, как правило, не надолго. Больные в Екабе готовы тратить последнее на лекарства, но ни за что не изменять свое отношение к жизни. А когда жизнь смердит, то никакое здоровье не выдержит, и ника­кие лекарства не спасут.

Руки Брылина привычно массировали жен­щине сердце, его голос сухо и быстро отдавал рас­поряжения молоденькой фельдшерице об уколах. Лишь тогда-то, ли от лекарств, то ли от тряски на знаменитых ухабах Ленинского района, женщина приоткрыла блеклые глаза, Николай перевел дух: вовремя успели.

Может, еще и выкарабкается.

— Где... я? Почему... вы зеленые? — задыхаясь, женщина неожиданно сильно вцепилась в руку Николая. — Черти? Я уже там?

Видимо, она впервые видала врачей в сов­ременных блекло-зеленых бахилах и курточках. Впрочем, она не первая, кто принимал медиков скорой за чертей.

— Тише, тише, — склонился над бредившей Брылин. — Мы не черти, мы...

— Значит, ангелы?

— Тише, не надо говорить. Все обойдется.

— Нет...Я не могу... Мне надо... Я не могу так, с грехом... Есть на мне грех, Архангел! Отпусти мне по глупости моей... Нельзя было мне их брать, соб­лазнилась, дура старая... На старости лет воровкой стала... Прости!

— Все хорошо, — пытался остановить лихо­радочный бред Брылин, — вам нельзя говорить, успокойтесь...

— Не могу! Не могу я успокоиться, — припод­нявшись, вдруг громко и ясно сказала старушка. — Не хочу помирать во грехе!

— Ага, зато жить в грехе можно, — сварливо отозвалась фельдшерица Риточка, которая недавно стала истовой мусульманкой, а потому судила обо всех размашисто, как старый кавалерист-рубака.

— Тише, вам нельзя говорить.

— Не-ет, батюшка, мне молчать нельзя... Я ж взяла! Взяла, понимаешь? Я была у подруги... мне надо было... Ну, я и пошла домой-то. На останов­ку автобусную, к оперному-то. Мне ж 50-й надо, автобус-то... Дворами пошла, напрямик, за Домом Офицеров. И мимо того самого дома на Шарташс-кой. Там так... деревья, кусты и тропка удобная. А сумерки уже, вот и споткнулась, дура старая... О -ох, плохо мне, плохо. Помираю, отец родной?

— Да что вы, что вы... Мы вас...

— ...запнулась я об нее, - все говорила и гово­рила, не слыша его, упрямая старуха. - Сумочка такая: маленькая, но толстенькая... Я подняла, и чувствую: там — деньги. Дорогая сумочка-то, почти новая еще. Не обеднеют, думаю... Грешна я, батюшка, грешна: украла я, дура старая, ту сумоч­ку! И убежала домой. Стыдно-то как... Прости, не понимала я, что творю! А там ведь и впрямь деньги были, много денег: триста долларов не наших и валюта... марки, что ли. И эти, как их? Визитные штучки такие... Прости меня, дуру старую! — жен­щина плакала, говоря все тише.

— Ничего, ничего, — поглаживая ее руку, при­говаривал Брылин. Он почувствовал, что больная, высказываясь, успокаивается.

— А на другой день... — уже совсем тихо, из последних сил договаривала Полина Борисовна,

— по телевизору про смертоубийства сказали. Про этого, ну — чьи штучки в той сумочке были, ко­торую я... Но я же не могла уже! Раз деньги эти проклятые взяла, как я могла признаться? И я быстренько...

— Ничего-ничего, сейчас вам полегчает, — врач с трудом разжал пальцы бабуси, но та тут же вце­пилась в рукав блекло-зеленой куртки. Казалось, не за него она цепляется, а за саму жизнь:

— В обчем, уехала я к дочке... Уехала, а деньги те грешные на подарки ей да внуку потратила... Мой они грех, мой! Не дай горю на дочку и вну­ка упасть... Прости, пусть только я... и только мне пусть...

Сдав пациентку в больницу и решив все фор­мальности, Брылин напрочь выбросил из головы бред старушки. Мало ли чего услышишь от людей, которые сами не знают, на каком они нынче свете.

Но на следующем дежурстве фельдшерица Риточка вдруг ют с того ни с сего сказала:

— Помните, Николай Михайлович, мы в про­шлый раз старушку на Фрунзе подобрали?

— Это которая головой хлопнулась и бреди­ла?

— Ну да, головой. Так вот, она и не бредила, оказывается!

— Бредила, не бредила... Тебе-то что? Ты бы, Ритуся, лучше...

— Да послушайте вы меня! — перебила та вос­торженно. — Я потом, меня как в сердце ударило, вспомнила: а помните, на Шарташской было жут­кое убийство? Года два назад, помните?

Риточкины глаза сияли предвкушением сен­сации, и Брылин не стал портить ей удовольствие. Подыграл:

— Смутно что-то. А что?

— Да как же вы не помните?! Там четверых зарезали, четверых сразу! Депутата одного, двух его друзей и женщину еще! Молодую.

— Какого депутата? - не сразу сообразил Николай. — А-а... Этого, как его? Заровского, мо­лодого самого?

— Сто процентов! Только не Заровский он, а - Затовский. И он еще жив был, когда... ну, когда их обнаружили. Его повезли, но он по дороге скон­чался. И знаете, кто из наших тогда выезжал туда на вызов? Кто этого депутата не довез?

Нехорошее предчувствие заставило Брылина отвести глаза и промолчать. Вот так человек, еще не увидев, ощущает пропасть у своих ног и отша­тывается, одолевая притяжение бездны. А бездна манит, затягивает, и человек осторожный даже заглянуть в нее опасается. Он вжимается в скалу и бочком, по шажочку проходит опасное место.