П. Лотинкин - ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.

Роман.

Любые совпадения имен и названий являются случайными.

2003 г.

ПРОЛОГ . Наши в Париже!

Плохо в Париже уральцу. Тесно, скучно, стерильно. Первый год еще так сяк, но на восьмой — хоть волком вой.

Именно это Вилен Королев, за узкую специ­ализацию в напитках прозванный коллегами из фирмы «Спэшл электронике» мсье Абсентом, пы­тался втолковать вечно недовольному менеджеру по трудовой дисциплине.

Рядом, за парапетом набережной, нежилась Сена, широченная и холеная в сравнении со скром­ной замарашкой Исетью. По светлой воде лениво тащились кукольно яркие и чистенькие баржи. Предупредительный и непрошибаемо вежливый гарсон мгновенно и незаметно подтаскивал полные рюмочки и уносил пустые. На всей набережной, на сколько хватало глаз, нельзя найти и двух окурков, не говоря уж о собачьем дерьме, бутылках или об­рывках газет.

Слегка заплетающийся в отходняке язык Абсента живописал, как не хватает ему сосен, просторного неба и серых прямоугольников новых жилищ улучшенной планировки с огромной кух­ней аж в 8,5 квадратов. И конечно, Исети, которую некоторые горожане ласково именуют Говнотечка. Но это она такая, пока рядом. А из Парижа все выглядит иначе.

Но французам этого не понять. Они в сред­нем на каждого, включая горожан и деревенщин, грудничков и пенсионеров, за год заколачивают по тыще баксов на туристах. И помешаны на вежли­вости. Им не понять, какой это кайф: без пятнад­цати шесть закрыть лавку или контору и сказать несостоявшемуся покупателю или клиенту: «А пшел ты на фиг со своими деньгами!»

Нет у избалованных Гольфстримом лягу­шатников июньских пуховых метелей на улицах и декабрьского дубака в квартирах. Поэтому они лениво относятся и к своему прошлому. Не любят вспоминать о славно пролитой кровушке братьев и мучениях сирот, которыми так гордятся старики иных стран — за неимением других поводов для гордости. Нет у них площади имени расстрела у Версаля, аналогичного Кровавому воскресенью 1905-го, — на память об эффективности хождения на поклон к правителям. Французы даже не спо­рят о том, сносить им мавзолей Наполеона или не сносить? Предать ли прах императора, наконец, земле или не предавать? Они водят к нему турис­тов и стригут с них бабки.

Гордясь при этом и Наполеоном, и прибыля­ми. На шестьдесят миллионов населения Франция имеет семьдесят миллиардов евро от туризма. Ни на чем. Просто за то, что иностранцам нравится к ним приезжать! Они считают это достойным пово­дом задирать нос. А всех-то трудов: улыбки, четкая полиция и работящие дворники.

При этом полный завал с патриотическим воспитанием. Ни вздыбившая оранжевые ирокезы молодежь, ни седоусые пролетарии, часами судача­щие в кафе , ни бездомные клошары, живущие на сидре — даже понятия не имеют о славной Париж­ской коммуне. Им и в головы не приходит, что в далеком и, по сути, азиатском городе имеется пло­щадь в честь того, как французы выпускали друг другу кишки ради справедливости.

— Компрене-ву, твою мать, — ласково рас­толковывал Королев французу, — на хрена вы Бастилию снесли? Не стало тюряги, некуда было буржуев сажать, вот они у вас и расплодились! И даже до нас добрались... Эх, Гастон ты мой, Гастон! Французская ты, понимаш, физиономия. Разве тебе понять, как чуден Шарташ при тихой погоде, когда мягко колышет он дохлую рыбу на своем зеленом сиропчике... В общем, хрен дочапаешь даже до се­редины.

— Же не компран па, — признавался жалос­тливо отводивший оливковые глазищи менеджер, — почему вас, мсье Абсент, так тянет дезорганизо­вывать производство? Вы же губите дело, которое сами создали! Почему вы все время вмешиваетесь? Почему Вы все время пьете? Вы же талантливый инженер, таких во всем мире единицы...В общем, мсье Абсент, вынужден предупредить: если вы не прекратите вмешиваться в производство и пить, мы будем вынуждены сократить вашу стипен­дию!

— Нуууу! — ласково взмолился Вилен. Когда Гастон ушел, оставив еженедельный

конверт, Вилен некоторое время разглядывал бан­кноты из него. В приторно затуманенном мозгу мелькали навеянные ностальгией картины про­сторных площадей и проспектов родного города, по которым, вздымая пыль и разбрызгивая лужи, кургузо шмыгают жигули и черной роскошью скользят руководящие волги.

А почему бы не плюнуть на Европу, и не махнуть домой?!

Там нет этого жлобского почтения к аккурат­ности газонов, гладкости дорог и жизни никчемных пешеходов. Там каждый день город тонет в нежном смоге, и полно улиц в честь писателей, террористов и разбойников.

Он ошибся, забыв, как ни много воды может утечь за восемь лет, но в сути своей, в главном, ни люди, ни города не меняются.

Насколько жестоко он ошибся, Вилен понял , только выйдя на затянутую сизой пеленой привок­зальную площадь родного Катеринбурга.

То, что машин стало чуть не в десять раз больше, он еще мог пережить. И то, что его город вначале официально переименовали в Катеринбург, а потом, неофициально, в Екабе, - тоже.

Но как перенести, что ни в одном ларьке и магазине города нет настоящего абсента?

Картина маслом: «штурм Химмаша»

Мсье Королев даже не предполагал, что его возвращение может хоть что-то изменить в Катеринбурге. И опять ошибся.

Через несколько месяцев его приезд аукнулся событием странным для Парижа, но по Екабевским меркам вполне заурядным: к заводоуправлению Химмаша, расположенному в одноименном микро­районе, стягивались штурмовые бригады.

В отличие от плохо организованной париж­ской черни, разломавшей по запарке памятник средневековой архитектуры — Бастилию, екабевские штурмовики были отлично выучены и скоор­динированы.

Первая группа тихо концентрировалась вда­леке от телекамер на улице Зои Космодемьянской. По-спортивному подтянутые, и по тюремному стриженные молодцы, старательно демонстрируя отсутствие какого-либо оружия и щедро заплевы­вая тротуар, попивали из банок и делали вид, что ждут автобуса.

Вторая группа кучковалась на виду у телека­мер: чистенькие здоровяки выходили вместе с рабо­чими из проходной и вроде бы от полноты возму­щения, сворачивали к заводоуправлению. Там они, смешавшись с настоящими подданными Химмаша, щедро угощали их чем-то в алюминиевых банках, и подзуживали маловразумительными, но очень экспрессивными репликами:

— Ну, что за ботва, а?!

— Ну, воще, козлы, оборзели, да?

Рабочий класс, давно не бузивший и не уго­щавшийся на халяву, охотно откликался и браво демонстрировал желание взломать высокие парад­ные двери.