П. Лотинкин - ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ.

— Ну, собрался? Где диски?

— Их действительно забрали ваши быки. Да, они пустые теперь. Но это именно те, которые были в квартире у Даниловой. Просто я их стер.

— Не ври! Ты не мог уничтожить такие цен­ные вещи!

— А я и не уничтожил. Я стер записи с дис­ков, но перед этим скопировал их на свой ноутбук. А потом послал эти файлы по электронной почте в Москву. Если я не проявлюсь там в ближайшее время, эти записи обнародуют через газеты.

— Вранье! Когда это ты все успел?

— Хэ! У меня было полно времени. Конечно, после того, как мы спеленали вашего психа... Кста­ти, неужели у вас такой дефицит кадров, что вам приходится пользоваться услугами психов?

— Каких психов? Ты про Илларионова? Ну, во-первых, сначала мы не знали, что он такой. На нем же не написано. А потом он был довольно полезен. Ну, а когда выяснилось, что он со странностями — не могли же мы обнародовать, что он — наш.

— Но же убил черте сколько людей! Депутата! Как же могли?

— А что мы могли? — пожал плечами зам мэра, пока его начальник, будто ничего не слыша, вку­шал уцелевшие яства. — Мы сдали его врачам, они его полечили и выпустили.

— Но он же чуть-чуть и меня не убил, - сооб­щил, пытаясь понять собеседника, Быков. — Он же совсем больной!

— Но не убил же? Вот и радуйся, — насупился Кунгусов, вставая. — Ладно, подожди меня здесь.

Он ушел, а мэр, безуспешно пытавшийся отте­реть салфеткой свой животик, любезно спросил:

— Вы никогда не задумывались, что путь из обезьян в человеки может означать не прогресс, а как раз деградацию? Я бы перефразировал из­вестное изречение. Я бы сказал так, — Чирнецкий добродушно прижмурился, и его мягкое губастое лицо стало философским. — «Чем больше я узнаю людей, тем больше я уважаю обезьян!» Особенно ихних мужиков. И лидеров. Ребята живут прос­то и весело. Хотят есть — едят. Хотят «это дело» — делают «это дело». Причем, вы знаете, по части поз и всяких таких штучек, они гораздо изобрета­тельнее людей. Они же сильнее и гибче. Да и бабы обезьяньи лишнего о себе не воображают. Мне нравится наблюдать, как у них это происходит. То, что у людей — порнуха, у них выглядит на­стоящей классной эротикой. И мне давно хотелось поставить эксперимент: а будет ли Джим — этого красавца в клетке так зовут — станет ли он ...так сказать...иметь... женщину? И видите, судя по тому, как он к ней рвется, она не оставила его безучаст­ным. С другой стороны, интересно: а как она на это отреагирует? Ведь генофонд у него на 98 процентов такой же, как у нее. Значит, она вполне может по­лучить удовольствие. А? Как вы считаете?

— Вопрос, конечно, интересный, — морщась от боли в спине, признал Быков. — Но меня сейчас больше интересует другое. На кой вам все эти вы­крутасы, избиения, когда можно просто эти файлы у меня купить?

— Купить? — мягко засмеялся мэр. — Вы наглец. Это же мои файлы, мои! А я не так бо­гат, чтобы покупать у всяких проходимцев свои собственные записи. А вот обменять мое на ваше

— можно. Вы мне мои файлы, а я вам — вашу жен­щину. Причем ради этого я даже готов отказаться от научного эксперимента, о котором мечтаю почти три года. А, как вам это?

Дверь открылась, на пороге появился Кунгу­сов.

Но выглядел он как-то странно. Лицо было бурым от злости, под глазом появилась багровая ссадина. Руки были расставлены, точно он боялся сделать лишнее движение.

Все несколько прояснилось, когда Кунгусова отшвырнули в сторону, а в комнату, размахивая дубинками и пистолетами, влетели люди в камуф­ляже и в масках. Среди черных голов мелькнуло озадаченно-радостное лицо Влада Никрасова, и он закричал, тыча пальцем в Быкова:

— Да вон он, ваш москвич! Живой, слава Богу!

Тем временем, неотличимый от ворвавшихся ни внешностью, ни габаритами бугай, пинавший Василия, оказался брошенным на пол и скован­ным наручниками. Та же участь постигла и вяло сопротивлявшегося мэра. Когда его закончили сковывать, вся физиономия ЧАМа была покрыта плотной маской из размазанной по полу еды. Было полное впечатление, что это он сам, желая съесть как можно больше, так перемазался.

Но хуже всех пришлось Кунгусову. По воле случая он отлетел к клетке Джима, и намаявшийся в безуспешных попытках дотянуться до женщи­ны самец своего шанса упустить не пожелал. Он сгреб зама по идеологии, притиснул его к прутьям клетки нижними конечностями, а верхними стал сноровисто раздирать его брюки. Объятия примата были такими плотными, что почти почерневший от прилива крови Кунгусов не мог даже звука издать. Он лишь сипел и извивался.

Убедившись, что любое сопротивление подав­лено в зародыше, один из ворвавшихся снял маску, и Быков узнал его. Именно этот, украшенный на­колками тип, караулил его, попивая пивко в кус­тах возле школы напротив дома на Сурикова, 40.

— Ну что, гнида? — спросил синий у Василия. — Понял теперь, что от нас не убежишь?

Нити ведут в Москву

Шефиня Быкова по страховой компании ис­пытывала к своему подчиненному двойственные чувства. С одной стороны, он успешно работал, обеспечивая ей премии и благоволение начальства. С другой, он был слишком капризен.

Ведь далеко не всегда стоило доводить фак­туру о разоблаченных мошенниках до следствия и разбирательств. Среди желавших надуть страхов­щиков и их родных, порой попадаются вообще-то вполне приличные, а главное — состоятельные люди. Такие, дабы не допустить огласки и позора, готовы немало заплатить умеющим хранить молча­ние об их грешках. Шефиня была как раз такой, а вот Быков — нет.

Подобно тому, как прирожденный музыкант не способен фальшивить даже за очень большие деньги — ему любая нотная фальшь причиняет вполне физические мучения, так же и прирож­денная ищейка. Быков не мог пойти на сговор с разоблаченным жуликом, даже если бы тот его озолотил.

Шефиня пыталась ему объяснить, что сейчас, когда все воруют, соблюдать верность заповедям вроде «не укради» — и глупо, и даже опасно. Народ этого не поймет.

Но Быков лишь отшучивался. Он, де, не судья другим. Но сам в грязь лезть не намерен. Мол, не жили богато, не фиг начинать. Стар он уже, чтобы учиться махинировать. А делать что-либо кое-как ему самолюбие не позволяет.

Короче, образовалась типичная патовая пози­ция.

И когда Шефиня встретилась с разоблаченной Василием автомобильной мошенницей Надеждой Колосковой, женщины сразу нашли общий язык. Им оказался язык цифр. На этом языке Шефине было гораздо выгоднее замять дело Колосковой, чем подавать в суд на всю ее банду. Ведь в первом случае, все деньги шли шефине, а во втором — в основном фирме.

Загвоздка была только в Быкове.

И родился простой, как женская истерика, договор: Шефиня выяснит, где именно в Катеринбурге базируется сыщик, а Надежда посы­лает туда лихих ребят. Которые должны были, отомстив за честь обманутой коварным сыщиком женщины, заодно заставить его подписать при­знания во всем тяжком, дабы в будущем он не мог и пикнуть лишнего — ни против Надежды, ни против Шефини.