Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

Вот так, от страха столкнуться в неравном бою с серьезными боевиками наркоторговцев, кое у кого из бойцов СОБРа нервы и завибрировали.

— Это не наркотик, — осматривая чуть позже ящики в тракторном прицепе и их содержимое, сделал вывод один из оперов.

— Откуда такая уверенность? — спросил его другой.

— 5 тонн — так много наркоты не бывает…

Таким образом, одним махом накрылись медным тазом все Кулины планы и перспективы. О том чтобы откупиться на месте, что в Пашиных планах предполагалось в случае, если их все-таки тормознут в поле, не было и речи. Вернее речь была, и вся таможенная братия, которая присутствовала там на месте была очень даже не против разойтись тихо, но слух о наркотрафике поднял слишком большую волну, и теперь приходилось все делать официально и по закону.

А по закону участниками преступного деяния были двое: Куля М.П. и Куля П.М., причем Куля старший, кроме контрабанды обвинялся еще и в превышении служебных полномочий. Трактор и «Нива» были все-таки служебным транспортом. А это по совокупности могло тянуть на лишение свободы сроком от 5 до 8 лет.

Паша был в состоянии глубокого шока. Но основным рвущим его душу чувством было не осознание того, что он сильно попал: кроме того, что врядли теперь удастся удержать выгодный долгожданный контракт, так еще было не понятно чем рассчитываться с кредиторами, которые финансировали эту первую партию товара. Кстати, найти деньги на закупку товара Паше помог тоже отец, обратившись к своим знакомым бизнесменам из Луганска. Само понятие «бизнесмен из Луганска» в те времена для понимающих означало, что это специфические бизнесмены. От классических, общепринятых в цивилизованном мире они отличались многим. Ну например, при возникновении спорных вопросов между партнерами, или при возникновении форс-мажорных обстоятельств, Луганские бизнесмены в суд не шли. Они предпочитали достигать положительного итогового для себя результата в отношениях с контрагентами путем убедительных переговоров на встречах. Эти встречи назывались стрелками, и иногда на них приезжали с оружием, а иногда, как известно, это оружие пускалось в ход.

Но и не это терзало Пашу в тот момент. Ему было невыносимо видеть отца в наручниках. Человек, который всю свою жизнь прожил честно в рамках закона, с гордостью носивший звание члена Коммунистической партии, теперь определялся на нары, где параша и баланда. Это ни то что не вписывалось в понимание, а вызывало бурю возмущения в душе у Кули младшего. Он чувствовал себя очень виноватым перед отцом за то, что втянул его в эту ситуацию и в эту тюрьму. Он был зол на себя, и от букета чувств обиды, досады, стыда от собственной глупости и наивности, хотелось лезть на стену или провалиться под землю.

Да, это был сильнейший удар по Пашиному фрегату. Торпедируемый мощным зарядом и получив большую пробоину, он дал сильный крен…, но еще не потонул.

Поместили их не в тюрьму, а в местное линейное отделение, а это все-таки не полноценное СИЗО, и даже потом, когда их на «таблетке» этапировали в Белгород, они сидели тоже в изоляторе линейного отделения при железной дороге, т. е. в помещении типа ИВС.

Через три-четыре дня пребывания в камере накал ситуации немного подостыл, терзания чуть притупились, и к Паше наконец вернулся аппетит, он смог впервые за все это время что-то поесть. Выяснилось, что с отцом можно было чуть-чуть пообщаться через вентиляционную систему. Не смотря на то, что он сидел во 2-й камере, а Паша в 8-й.

— Двоечка, двоечка, ответь восьмерочке, — так Паша вызывал батю, подтянувшись на руках к решетке вентиляционного окна.

— Восьморочка, это двоечка, Пашка, сынок, у меня все хорошо, — пренебрегая конспирацией отвечал батя. — Как ты?

— Нормально, не переживай за меня.

Но переживали конечно все, в том числе и мама, которая не дождалась своих мужиков домой в какой-то день.

Тем не менее такие краткие сеансы связи приносили какие-то облегчения обоим. Паша слышал бодрый голос отца, и ему становилось легче. А трогательный случай, когда отец через конвоира передал ему кусочек красной рыбы, проявляя даже в таких условиях отцовскую заботу, довел Пашу буквально до слез. Опять получилось, что Паша — с а л а г а, о котором заботятся даже в такой ситуации, отдавая при этом последнее.

По делу поговорить случая так и не представилось. По вентиляционным коммуникациям через весь коридор о серьезных вещах не поговоришь, а Паше очень хотелось обсудить с отцом их позицию на предстоящих допросах. Ему хотелось как-то увести его от удара правосудия. Но случая обо всем договориться, так и не представилось. Тем не менее Паша на допросах по наивности со всей силы пытался тянуть одеяло на себя. По наивности, потому что Михаил Павлович, тоже по наивности в свою очередь, пытался всю вину забрать на себя. Таким образом у следователя вырисовалась достаточно ясная и вообщем реальная картина. Но как бы там не было, позже, читая протоколы допроса сына и понимая наивность создавшейся ситуации, при сопоставлении их показаний, у Михаила Павловича душа наполнялась теплом, от которого что-то растаивало внутри, и как результат глаза оказывались на мокром месте. Отец был горд за сына, горд за то, что тот не здрейфил, не запаниковал, не предал, и не опустил рук. «Правильный получился сын», — ласкала мысль душу отца. «Он вел себя как мужик, как взрослый, ответственный мужчина, отвечающий за свои слова и поступки». И не смотря на массу разом навалившихся проблем, где-то в глубине души, Палыч тихонько ликовал. Вот и определи, что такое счастье!..

Через две недели отсидки Российская фемида решила поверить Кулям и отпустила их домой под залог. И хотя своим преступлением они не причинили и не могли причинить Российской Федерации никакого ущерба, т. к. товар был куплен легально и при вывозе, т. е. экспорте, не подвергался по российскому закону никаким дополнительным платежам, сумма залога была приличной. Слава богу нашлись люди, которые вошли в положении и одолжили Палычу эту сумму.

Момент выхода на свободу после двухнедельного заключения под стражу Паше тоже запомнился на всю жизнь. Вечером, когда уже в Харькове праздновали освобождение и возвращение, естественно немного выпивали. И еще с момента, когда они наконец встретившись, обнимались под воротами ИВС в Белгороде, Паша почувствовал что-то новое во взгляде своего отца. Но в тот радостный момент его глаза светились от счастья, и определить новизну было сложно. А уже к вечеру, общаясь за столом, и на перекуре, Паша начал постепенно давать оценку этой новизне, и боялся верить сам себе. Он чувствовал, что никто его уже салагой не считает. Новизна взгляда состояла в том, что теперь он не был взглядом с верху вниз. Теперь отец смотрел на сына на одном уровне. И не смотря на огромную массу проблем и долгов, которых предстояло решать и возвращать ему, где-то в глубине души Паша тоже тихонько про себя ликовал. Вот оно счастье!