Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски

Надеяться на помощь со стороны Европейского суда конечно можно было, но теперь эти шаги напоминали ему взмахи кулаками после драки. А если учитывать сроки, которые уйдут на освоение дела Европой, а потом прибавить к ним еще и сроки исполнения нового витка Украинского правосудия по инициативе Страсбурга, даже если и предположить победу в Европе, то получалось, что как раз прийдет время уже освобождаться по окончании полного срока наказания, то есть по факту отсидки всех 11-ти лет. Похоже, что и коллегия кассационной инстанции не зря так долго тянула со своим решением. Она все просчитала и прочитав Кулины намерения к действию после их отказа ему в жалобе, сделала так, чтоб Европейский путь оказался для него таким же необходимым, как для рыбы зонтик.

Вести активную борьбу по линии которая была отправлена на доследование(д/с) и тратить деньги там, торгуясь за свое с правосудием, теперь, после решения третьей инстанции, было тоже бессмысленно. В результате сложившейся ситуации, когда силы для борьбы еще остались, а направление ее приложения потеряло актуальность, Кулина натура не могла успокоиться, и постепенно, в итоге, варясь в своих муках, искомая задача на будущее была им все таки определена. Куля почувствовал дальнейший смысл своего бытия, а вернее его обязательную потребность, в борьбе со своим самым злейшим врагом, который отобрал у него все. И не смотря на его могущество, что-то прощать, а тем более здаваться перед СИСТЕМОЙ, погубившей ему даже будущее, он не мог. Это противостояние не было для него чем-то новым, но если раньше Куля боролся с СИСТЕМОЙ за победу в сфабрикованном уголовном деле холостым оружием, данным ему бездейственным, мертвым законом, то сейчас он был готов во имя справедливости задушенной этой СИСТЕМОЙ, применить и другие виды оружия, более эффективные по своему усмотрению, незаконность применения которых в этом случае беспокойства уже не вызывала. Если СИСТЕМА не пользовалась этими законами, то почему он должен их придерживаться, тем более, что время борьбы подачами жалоб и ходатайств закончилось. Сейчас Куля уже просто слышал какой-то внутренний зов в объявлении своей войны во имя возрождения законности, тактика и стратегия которой, не особо пеклась даже о его собственной жизни. В тот момент он еще не знал своих методов этой войны, он не задумывался о степени наивности своей затеи, но он точно знал, что только эта цель, только эта борьба и именно за эти высокие ценности, сможет поднять ему его дух и вернуть стремление жить дальше. Куля не торопился с ответами на возникшие сразу с этим решением вопросы, как и не торопился с реализацией своего стремления. Эта война не была путем мести СИСТЕМЕ за ее зло, она стала его предназначением. Впервые за долгое время Куля наконец смог ответить себе на тот самый вопрос: Для чего?

Время не устанно шло дальше. События происходили сами собой и своим чередом. Куля оставался в двух статусах: осужденный по эпизоду кражи к 10-ти годам и подозреваемым по остальным пунктам обвинения, отправленным на д/с. Еще год ушел на это новое досудебное доследствие также незаметно, как и предыдущие шесть. Ничего нового, интересного или отличительного не произошло. К делу все уже относились, как к старой болячке, обострившейся во время сезона. Заниматься им было неперспективно, скучно и нудно, а добавлял нудоты тот аспект, что весь маразм этого дела за все эти годы никуда не девался. Новый следователь и его группа была вынуждена считаться с ним и делать вид, что они что-то меняют в этом деле, исполняя волю коллегии судей апелляционного суда, а на самом деле все вокруг понимали, что поменять что-то в этом случае невозможно, потому как из абсурда никогда вещь не переделать. Но в то же время все понимали, что и обратного пути нет, так как СИСТЕМА ошибаться не могла.

Куле тоже в этой ситуации особого смысла суетиться и переживать не было. Срок у него уже был и новым сроком его ситуация почти не ухудшалась. Ирина с дочерью Настенькой пропали из вида окончательно. Куля предпринимал несколько попыток их как-то найти, подключая к этому процессу некоторых своих друзей со свободы, но эти попытки не увенчались успехом. Ее нигде не было. Когда-то Кулина квартира, где она жила все это время, уже давно пустовала и среди общих знакомых она нигде не появлялась. Другие события по ту сторону решетки Кулю мало интересовали, кроме жизни его стойкой ко всем невзгодам маме, преданно отданной своей участи — ждать домой единственного сына, не смотря ни на что.

Позже, когда начался второй виток суда абсурда, у них опять появилась возможность иногда видеться и время хотя бы обнять друг друга по-родственному. Невероятно описать то, что приходилось Паше переживать при таких встречах глядя на маму и на то как сильно она изменилась оставшись одна без отца. Все в ее облике: в осанке, в походке, в морщинах на лице, на руках, все говорило об увядании этого человека. И только в ее глазах сквозь толщи страданий еще просматривался огонек жизни, любви и надежды.

На ее примере Куля наблюдал великую силу незыблемой веры в Бога, благодаря которой она словно батарейка постоянно подпитывалась энергией от огромного небесного источника. В ее жизни осталось две темы достойные внимания — это вера в Бога и жизнь единственного сына, и она, чувствуя материнским сердцем ту опасную тяжесть пустоты в груди своей кровинушки, всеми силами пыталась совместить эти две темы в одну. Не уставая и не теряя надежды, она как рыба об лед билась, чтобы заполнить эту пустоту всепобеждающей любовью ко всевышнему. Она умоляла сына, и была готова буквально сутками убеждать его или при встрече, или по телефону в необходимости открыть свое сердце Богу, уверовать и простить всем свою поломанную жизнь. Другой мало-мальски важной темы беседы для нее более не было, но тщетны были эти материнские рвения. Куля прекрасно понимал то, о чем его просят, он верил и знал, что мама как всегда права, и даже в какой-то момент хотел во имя ее спокойствия пойти на встречу ее мольбам. Он честно пытался задуматься об этом и честно пытался предпринять какие-то попытки, но ничего не получалось. Запустившийся процесс заполнения пустоты новым его назначением было уже не остановить, этот процесс Кулей уже не управлялся, и на фоне матушкиных проповедей и молитв, он чувствовал себя обреченным. Без каких-либо объяснений он почувствовал это в себе, и тут же, опять надрывая свое сердце с новым нарастающим потоком страданий, это почувствовала в сыне и мать. Куля видел обреченность сложившегося замкнутого круга, который вел только к трагическим итогам, но был бессилен что-либо поменять. Потенциал темной энергии, вырабатываемый и накапливаемый когда-то пустотой в его груди, в какой-то момент впервые получил направление, и оно точнейшим образом совпало с обранным само собой его новым назначением.