Виктор Корнеев - Тайны йога-центра

Именно в это время и возник сверхсекретный проект «Сома», целью которого было создать нечто похожее на легендарный напиток восточных богов «сому» — смесь настоев дикорастущих трав с предгорий Гималаев, а также редких горных смол. Древний секрет изготовления «сомы» привез откуда-то доктор Кнепке, вице-президент концерна «Унифарбен» и видный функционер нацистской партии. Он и возглавил проект «Сома», разработку которого было решено вести в местной лаборатории. После захвата в конце 30-х годов концерном контроля над «Биохимом» Мюллера-старшего сделали директором биохимического отделения «Унифарбен», то есть фактически он продолжал руководить ранее принадлежавшим ему предприятием, но уже не был здесь полновластным хозяином, а получал зарплату от концерна.

Семейство Мюллеров — отец, мать и три брата, из которых Ганс был самым младшим, — продолжало жить в своем особняке, одним крылом примыкавшем к зданию лаборатории. Молодой Ганс с детства интересовался всякими химическими опытами. Так же как и прежде, он мог свободно в любое время туда ходить — ведь охрана лаборатории осталась та же и знала его с малых лет.

Доктор Кнепке тоже довольно благосклонно относился к самому младшему из Мюллеров, любил, похлопывая его по плечу, называть «надеждой германской химии». Он не раз рассказывал Гансу о том, что в лаборатории закладывается основа новой, невиданной ранее жизни, что «сома» откроет новые возможности перед национал-социализмом, позволит быстро выиграть войну, завоевать целые страны и континенты без единого выстрела.

— Нам не нужно будет больше никакого оружия, так как у нас не будет больше врагов. Все воспримут наши идеалы, как свои собственные, без которых они просто не смогут более существовать, всех будет устраивать всемирное корпоративное государство — вольное объединение свободных корпораций, во главе которых будем стоять мы, высшая раса, — внушал доктор Кнепке молодому Мюллеру.

Лаборатория «Биохима» традиционно сотрудничала с лабораторией местного университета, и эта традиция была продолжена, когда контроль над компанией перешел в руки концерна «Унифарбен». Здесь, в хорошо оборудованной новейшими приборами лаборатории, ученые-химики имели больше возможностей проверить на практике результаты своих исследований. Именно здесь впервые четыре года назад Ганс встретил молодого русского химика-стажера, которого все звали просто Николай.

Немцам нравилось произносить на свой манер это мягкое русское имя. Николай приехал в Германию в начале сорокового года на стажировку на химический факультет местного университета, да так и застала его здесь война. Почему он не уехал со всеми русскими — дипломатами, специалистами, стажерами, — которых депортировали долгим кружным путем в Россию после начала войны, никому точно не было известно.

Ганс и Николай как-то сразу подружились еще в первые дни после приезда русского в их городок. Они встретились случайно в лаборатории, где Ганс чуть не сжег себе глаза, и только быстрое вмешательство Николая спасло его от тяжелого ожога. Затем, во многом из-за этого русского химика, Ганс стал все чаще бывать в Лаборатории, где Николай показывал ему всякие диковинные химические опыты. Но потом Николай стал гораздо реже появляться в лаборатории «Биохима». Из разговора старших братьев Ганс понял, что у того какие-то неприятности там, далеко в России. Потом, уже позже, когда началась война, Николаю запретили работать в лаборатории и покидать городок, и все его развлечения в свободное время ограничивались ежедневными полуторачасовыми прогулками по одному и тому же маршруту. Ходил он быстро, заложив руки за спину и чуть наклонив влево голову. Он, казалось, перенял у немцев их пунктуальность и выходил на прогулку ровно в 7 вечера, невзирая на погоду. Скоро его прогулки вошли в общий нормальный распорядок жизни этого тихого патриархального городка, а сам его маршрут студенты окрестили «русской петлей».

Среднего роста, с узкими, чуть сутуловатыми плечами — внешность его в целом была ничем особо не примечательна, но все же присутствовало в нем то, что отличает людей, несущих на себе, как говорили в народе, «печать божью». Высокий гладкий лоб, светлые, почти пшеничные, волосы и серые с голубизной глаза, четкие черты лица — все это приводило поначалу в замешательство новоявленных нацистских антропологов, для которых было загадкой, откуда у этого русского внешние данные почти стопроцентного арийца. «Арийская» внешность русского, по всей видимости, тоже сыграла какую-то, хотя, конечно, и не главную, роль в том, что нацисты не трогали его. Более того, порой казалось, они даже оберегали его, особенно после того, как он добровольно согласился участвовать в работах над проектом «Сома».

Этому способствовало и еще одно, в целом довольно комическое, обстоятельство. По словам доктора Кнепке, русский, прогуливаясь, в последнее время начал насвистывать не что иное, как нацистский марш «Курт Вессель» — любимый марш фюрера. Однажды как-то Ганс, спросив об этом русского, привел своим вопросом того в крайнее недоумение. Но затем, прослушав пластинку с «Куртом Весселем», он ответил так: что касается его лично, то он всегда насвистывает свой любимый «Марш красных авиаторов», а почему эта мелодия так похожа на нацистский марш, его, мол, совсем не интересует.

— Таков уж, вероятно, каприз судьбы, что в наших странах при, казалось, диаметрально противоположных идеологиях в последние годы начало происходить столь много схожих процессов, — добавил Николай и мрачно усмехнулся.

Ганс не стал разочаровывать доктора Кнепке в «лояльности» русского к национал-социализму.

Как-то в минуту откровения русский стажер рассказал Гансу, что он сам отказался, как и некоторые его соотечественники, работавшие или стажировавшиеся в Германии, от возвращения домой — там их ждала в лучшем случае тюрьма или ссылка. Некоторые подались за океан, но у него, как он сказал, нет особого желания покидать Германию до того, как он окончательно завершит свои опыты. Николай весь ушел в работу, оставляя лабораторию только ночью.

Через два года его, как специалиста по химическому синтезу, включили в группу ученых, занимавшихся непосредственно проектом создания установки по производству концентрата «сомы», и Ганс сразу заметил, как изменилось настроение русского. Он снова стал шутить, чаще, несмотря на загруженность работой, уделять ему внимание. Но затем — произошло это как раз в день совершеннолетия Ганса — все вдруг резко изменилось в лаборатории. Гитлеровское руководство поняло, что проект «Сома» вступил в свою решающую стадию, и Берлин, учитывая возрастающие трудности на фронтах, принял решение ускорить работы. В то утро к зданию лаборатории подъехали два грузовика с эсэсовцами, которые оборудовали временные посты по всему периметру вокруг лаборатории, привезли несколько рулонов колючей проволоки, вбили столбы, и к вечеру лаборатория уже была обнесена двумя рядами колючей проволоки, а небольшой сарай, примыкавший к ней, превращен в контрольно-пропускной пункт, через который только и можно было пройти внутрь.