Франсуаза Жиру - Шантаж

По мнению Клер, она сделала все и даже больше того, чтобы никому не доставлять хлопот, что она решила в нужный момент все рассказать сыну — поэтому-то и хранила то проклятое письмо. Если же кому-то придет в голову копаться в этих давних делах, она это как-нибудь переживет.

Кастор заволновался: нет-нет, надо решительно все отрицать! Со своей стороны, он берется доказать, что это фальсификация, подделка его почерка, попытка его скомпрометировать — он привлечет специалистов, и тогда все кончится чистым пшиком, но при условии, если твердо держаться своей версии.

Нет, отвечала Клер. Естественно, скандал ее нисколько не радует, она даже приходит в ужас при мысли, что станет его героиней, более того, что в нем окажется замешан ее сын, но предпринимать она ничего не будет.

Когда Кастор заговорил о национальных интересах, о подарке, который она сделает оппозиции, более того, этой змее подколодной, которая в его собственной партии… она совершенно сбила его с толку, ответив, что ей это все равно. Ответственность она несла только за сына.

Зазвонил телефон, это была секретарша Кастора. Пока он разговаривал, Клер постаралась успокоиться. Вот уже час, как она испытывала неизвестное ей доселе сладостное чувство, оказывая сопротивление Кастору, сознавая, что способна ему противиться, даже когда он сидел напротив, даже когда он произносил: «Ты нужна мне». Она сознательно попыталась доказать себе, что совершенно декасторизована. При этом она понимала, что делает его все более опасным. Неумолимым, каким он умел быть, каким был, когда знал, что его не любят.

Она так напряглась, что не услышала, как он положил трубку и подошел к ней. Когда он взял ее за плечи, она вздрогнула.

— Мне хотелось бы убедить тебя… — снова начал он.

— Попробуй, — ответила она.

Тогда он тронул еще одну струну:

— Если ты согласишься помочь нам, я смогу потом, когда это станет возможным и без ущерба для моего нынешнего положения, признать этого ребенка. Я дам ему свою фамилию.

— Только приготовься, что можешь услышать в ответ: «Мне на это наплевать!» Хотя кто знает? Пусть он все решит сам.

Он спросил, как она к нему относится? Она? Перед ней он никогда не прикидывался, никогда не лгал. Как и она ему… Он спросил, о каком будущем она мечтает для мальчика, которым так гордится?

— Он станет, кем захочет. Я рассчитываю, что он найдет себе занятие по силам.

— Как он учится? — спросил Кастор.

Клер восхитил столь типично французский вопрос.

— Он счастлив, и это главное! Счастлив и умен.

Кастор сказал, что не верит в то, будто бы все великие люди были счастливы в детстве, как утверждает Черчилль. Клер ответила, что у нее никакого желания видеть сына великим человеком. Она хочет этим подчеркнуть, что ребенок растет веселым, здоровым, непослушным, без всяких видимых отклонений от нормы в характере и поведении, хотя по наследству мог заполучить нежелательные неврозы.

Кастор уцепился за слово «неврозы», которого не любил. Она стала подтрунивать над ним, говоря, что поклоннику Шекспира пора бы применять к расшифровке человеческого поведения иной код, иначе он умрет идиотом, и принялась искать книгу о «Гамлете», которая поразила ее.

Хотя их первая встреча прошла натянуто, а начало разговора развивалось и вовсе трудно, Кастор вдруг стал рассказывать ей о премьер-министре, который не способен объяснить стране политику правительства. Клер ответила: «Скажи, чтобы в Бобуре купили полотно Дибенкорна, его там нет». Ему была незнакома эта фамилия. Она показала афишу с изображением картины «Парки в океане» — в пастельных сине-серых тонах. Он стал задумчив. Затем внезапно спросил:

— Как ты живешь? Ты любишь кого-нибудь?

У нее едва не сорвалось с языка, что он располагает полицией для того, чтобы все знать, но сдержалась:

— Сложный вопрос… Нет времени, а может, и неохота. Надо ведь испытывать желание. А ты?

— Я… — Он улыбнулся. — Не знаю, умел ли я когда-либо это делать.

Он нежно поцеловал Клер.

— Спасибо. Я прекрасно провел время. Подумай о том, что я сказал, мы еще увидимся. Не так ли?

Она обещала подумать.

Кастор уехал довольный собой, хотя и не полностью. Партия еще не выиграна. Однако перспектива восстановить старые, пусть и двусмысленные отношения пришлась ему по душе. Клер была спокойной, веселой, с ней по-прежнему хорошо. Почему на свете так мало спокойных и веселых женщин?

Та, что ждала его к ужину, обладала бездной других достоинств, он всегда больше любил охоту, чем ее результат. А теперь в какой-то степени ему нужно было завоевать Клер.

В свою очередь, Клер тоже осталась довольна собой. Видеть Кастора в качестве просителя льстило ее самолюбию. К тому же она сумела сохранить хладнокровие.

В маленькой коробочке на столе среди всякого рода вещей у нее был магнитофон, и она записала почти весь их разговор. Во всяком случае, слова Кастора, которые даст потом послушать Майку, если дело с письмом обернется худо.

Японцы подчас могут быть весьма полезны. Она перемотала пленку, проверила запись, вынула миниатюрную кассету. Завтра она непременно спрячет ее в сейф, чтобы никто не смог выкрасть этот бесценный разговор.

Нет, Кастор совсем не знал женщин. Даже Клер. Люди его поколения не приучились еще подозрительно относиться к маленьким, невинным на вид коробочкам…

На время уик-энда постоянное дежурство в Елисейском дворце осуществлял заместитель генерального секретаря. В маленькой квартирке, состоящей из комнаты и салона (низкие потолки, жалкая мебель), предназначенных для этой цели в одном из крыльев дворца в конце длинного коридора, дежурный мог принимать, кого ему вздумается, но не имел права никуда отлучаться.

В середине салона находился круглый стол, за которым три или четыре человека делали вид, что обедают или ужинают в Елисейском дворце, кухня которого в данном случае была отнюдь не на высоте своей репутации.

Заместитель генерального секретаря был человеком честолюбивым. Этот холодный, как рыба, холостяк, которого семья видела в самом ближайшем будущем премьер-министром, сам ожидал другого — отмены унижающего его слова «заместитель».

Поначалу, когда наступал его черед дежурить, он с удовольствием приглашал сюда, в святая святых, отца и мать, друзей и подруг, отвечая в их присутствии на телефонные звонки (ведь, кто знает, могли позвонить даже из Кремля!), а затем, повесив трубку, продолжать сохранять озабоченный вид и сжатые губы человека, посвященного в государственные тайны.

Но все пресыщает. Он в одиночестве зевал перед телевизором, когда телефонный зуммер около трех часов дня оторвал его от этого занятия. Звонили не из Кремля, а из Белого дома. Судорожно вспоминая свой английский, которым он за дорогую цену овладевал в Гарварде, он понял, что президент США срочно желает переговорить с президентом Французской Республики и просит его с ним связать в самый кратчайший срок. То, что это происходило в отсутствие зрителей, было огорчительно, но ведь подобный шанс подвертывается не каждый день.