Франсуаза Жиру - Шантаж

Эрбер поначалу всполошился: опасно, очень опасно! Но затем уступил при условии, что Пьер будет строго следовать его советам.

Во-первых, ему надо переехать в скромные, но чистые меблированные комнаты, которые он ему подыскал рядом с собой, подальше от этого района. Затем он должен был хотя бы в течение недели не заходить в это кафе вовсе. Таким образом, получив от официантки его приметы (ничего не поделаешь, она все расскажет) и прочесав квартал, полиция обнаружит лишь, что жилец дома номер 12, консьерж которого был им хорошо знаком, переехал как раз в тот самый день.

Далее. Глупо думать, что президент сам читает почту. Надо написать на имя его секретарши. Естественно, Эрбер знал ее фамилию.

Наконец, нужно послать не само письмо, а ксерокопию, сделанную на почте. Марку пишущей машинки, конечно, смогут установить, но найти саму машинку не удастся. Письмо следовало опустить подальше от центра — например, в Нейи. Где находится телефон? В подвале кафе? Это хорошо. Ему не следует сразу вешать трубку после разговора. Потом поболтать с официанткой и, уходя, спокойно сказать: «До завтра». По телефону говорить через платок, чтобы изменить тембр голоса.

Пьер выполнил все в точности.

Сначала эта история прошла почти незамеченной. Только жена генерального секретаря позвонила мужу, сказав, что слышала что-то странное по радио. Но тот велел не беспокоить его по пустякам. Шофер президента, слушая радио в машине, испытал неловкость, но не знал, как поступить. Что касается секретарши, то, упрекая себя за то, что не уведомила президента о письме, и вспомнив посылку с распашонкой, совсем потеряла голову, когда раздался телефонный звонок.

Говорили из фирмы «Марсиаль». Это секретарь президента республики? Они получили заказ на драже к крестинам. Посыльный должен оставить заказ на вахте или они заберут сами?

— Какие еще драже? — спросила она еле слышно… — Для крестин? Я вам перезвоню.

Номер с драже Пьер придумал сам, не посоветовавшись с Эрбером. Это пришло ему в голову, когда он проходил мимо кондитерской, решив тем самым доставить себе еще одно удовольствие. Он предвкушал, как расскажет об этом своему старшему другу.

Они встретились в тот момент, когда по телексам было передано сообщение агентства, что какой-то неуравновешенный тип использовал радиоигру, чтобы высказать обвинения в адрес президента республики. Что ведется расследование.

— Я вам принес драже, — сказал Пьер. — Такие же я отправил секретарше того типа.

Эрбер поглядел на него в полном отчаянии. Решительно милый парень был неуправляемым.

— Я все вру, — сказал Пьер. — Мне только захотелось так сделать.

Но потом он во всем признался.

— В настоящий момент они прочесывают тот район, — сказал Эрбер. — Вы должны поблагодарить вашу официантку.

— Я пошлю ей цветы, — сказал Пьер.

— Послушайте, мой мальчик, не воображайте себя Джеймсом Бондом, ладно? Никаких глупостей. И вообще пора прекратить эти шутки, пока я не разведаю, что там делается.

Он был рад, что Пьер, поглощенный переводом, без всяких возражений согласился дать отдых своему воображению. Теперь им придется реже встречаться. Да и вообще, с какой стати такой человек, как он, участвует в акробатических номерах молодого парня, исполненного совершенно справедливого чувства возмущения? Может быть, для того, чтобы чаще его видеть?

Но затягивать паузу он отнюдь не собирается — ровно столько, сколько нужно для их безопасности…

Все же история с радиопередачей, начавшись с пузырей, стала постепенно обрастать комом.

Воспользовавшись встречей с некоторыми журналистами, президент сказал им, как он любит детей и как ему грустно, что у него их нет, ведь семья — это последнее прибежище современного человека в окружающем его жестоком мире. Но главные причины беспокойства были в другом. Отвергнув версию об анархисте, президент вернулся к теме заговора. Он был уверен, что на радиостанции, где, «как вам известно, господин премьер-министр, у меня одни враги», у того человека были соучастники. Он требовал увольнения директора, которого обвинял в подозрительном попустительстве, несмотря на получаемую субсидию. Всем членам кабинета было запрещено выступать по этой станции. Ее директор запросил аудиенцию у премьер-министра, которую тотчас получил.

— Ничем не могу вам помочь, мой бедный друг, — сказал премьер-министр сердечным тоном. — Запрет исходит не от меня. От него. Он совершенно взбешен этой историей.

— Чего же он хочет? — спросил посетитель.

— Вашей шкуры, — ответил премьер-министр.

— Опять! Полгода назад это было из-за…

— Ничего не поделаешь. Ваша станция раздражает его. К несчастью, именно вас он слушает по утрам, когда бреется.

— И надолго у нас карантин?

— Если бы все зависело только от меня, я бы уладил дело сразу. Кстати, кто от вас сопровождает меня в поездке по Канаде?

В Елисейском дворце директор радиостанции был принят начальником отдела печати.

— Запрет министрам? Не понимаю, о чем вы? — сказал он. — Президенту, сами понимаете, некогда вникать в такие вещи. Побывайте у премьер-министра…

Так в печати появились слухи о конфликтах между президентом и премьер-министром. Конечно, слухи эти должны были рано или поздно прекратиться, но поведение Кастора вызывало беспокойство.

Из итогов расследования Поллукс понял, что виновник радиоскандала и укравший сумочку Клер — одно и то же лицо. Кафе находилось на той же улице, где были найдены документы Клер, и неподалеку от места, где подобрана сумочка. Теперь этот тип ополчился на президента, чей почерк не составлял государственной тайны, хотя и знаком был не каждому. В довершение всего, полагал Поллукс, тот знает фамилию Клер, поскольку все ее документы находились в сумочке. Стало быть, просто устанавливается связь между Кастором и Клер.

Ну и что же? Шантаж? Сам Кастор был уверен, что вражеский лагерь готовится опубликовать документ, который поставит его в затруднительное положение, и настаивал на том, чтобы Поллукс отыскал его сына, дабы «держать на крючке» Клер, если она проявит непослушание. Но Поллукс, убедившийся, что Клер прячет сына где-то в США и что его можно без труда обнаружить, не торопился действовать: зная Кастора тридцать лет, Поллукс понимал, что тот способен на все.

В это воскресенье он отправился в Булонский лес, чтобы хоть немного навести порядок в своих растрепанных чувствах. Какой-то малыш, бросившись за мячом, упал у его ног. Он поднял его, поймал мяч и вернул ребенку. Тот сказал, указав на лоб: «Бо-бо». Поллукс подул на царапину, заявил, что он волшебник и что теперь боль улетела. Малыш перестал реветь, а Поллукс решил повидать Клер.