Франсуаза Жиру - Шантаж

Молча они пошли к столу.

Кастор употребил все свое искусство, чтобы разговорить Клер, заставить ее улыбнуться. Он был остроумен, блистал разнообразными знаниями. Он был легкомыслен и одновременно нравоучителен, словом, развлекал, как умел, но Клер сидела, точно каменная, точно Красавчик на дереве.

— Через два-три дня ты будешь свободна, — сказал наконец Кастор. — Стоит ли дуться? Это ведь плохо действует на печень.

— Кто меня выберет, получит то, что заслуживает, — парировала она.

Не имел успеха даже Шекспир. Но упрек ее тронул. Когда-то она умела отгонять от себя всякий призрак печали, особенно если предстояла их встреча.

Его сына хотя бы познакомили с Шекспиром?

Кастор ответил, что, конечно, не имеет никаких прав на ребенка (действительно, никаких, кивнула Клер), и тем не менее он позволит себе удивиться: зачем было увозить его так далеко? Клер сказала, что поначалу нужно было, чтобы Майка с Кастором разделял по крайней мере океан. Иначе она бы не выдержала… Затем… А затем все уладилось благодаря Жюли — ее настоящей сестре, и она могла лишь этому радоваться.

— Я и сама собираюсь перебраться в США.

На дворе прояснилось, но воздух был влажный. Кастор предложил ей пройтись по парку. Она согласилась.

— Значит, он родился в США. И стало быть, может стать там президентом.

Клер ответила, что такое ей никогда не приходило в голову… А, впрочем, действительно… Однако если он будет с нею, то этого никогда не случится.

— Признай, что это было бы забавно!

— Что значит забавно?

Кастор покачал головой. Женщины действительно стали невыносимы. В былые времена, когда им не приходилось рассчитывать на карьеру, они нянчили своих детей, и хорошо поступали! А теперь все озабочены честолюбивыми намерениями! И еще утверждают, что хотят сделать потомство счастливым! Удивительно ли, что из детей вырастают растяпы, лодыри, подхалимы?!..

Генеральный секретарь просил президента позвонить.

Кастор вернулся в дом медленной и тяжелой походкой.

В Женеве Эрбер нашел Пьера в отвратительном расположении духа. Что он делает в этом незнакомом городе под чужим именем? В какой западне оказался? И что это за странный врач? Кто такой сам Эрбер?

Они обедали на воздухе у берега неподвижного озера.

Пьер ненавидел озера. К тому же он никак не мог припомнить строчку из Гёльдерлина, где говорилось, что надо бы разорвать озеро. Трата-тата и разорвать озеро.

— Сколько раз вы говорили — я цитирую, — что вам опротивела наша мерзкая страна, закрываю кавычки, и вам хочется оказаться в другом месте? — спросил Эрбер. — Вот и пользуйтесь этим и не задавайте глупых вопросов! Ресторан отличный. Отель комфортабельный. Край красивый. Надеюсь, денег у вас достаточно, но если нужно еще, могу помочь. Климат тут мягкий — это для вас тоже полезно.

— Деньги, деньги… Я не шлюха!

— Не задавайтесь, мой мальчик! Вы просто мелкий воришка, который должен был бы сейчас сидеть за решеткой.

— Я ненавижу, ненавижу себя, до посинения.

Эрбер предложил пойти в кино. Пьер уже видел фильм — дрянь!

На живопись ему наплевать. Концерт? Почему бы не партия в бридж с двумя старухами, тогда я и вовсе сдохну, сказал Пьер.

С ним было тяжело.

И вообще, что вы тут делаете вместо того, чтобы заниматься своим листком? Мелкой спекуляцией? Или еще чем-то?

— Я питаю к вам дружеские чувства, — сказал Эрбер. — Я думал, вы это поняли.

Пьер резко поднялся.

— К черту! Я возвращаюсь в Париж.

Эрбер не пошевелился. Не произнес ни слова.

— Вы слышите? — Старик оставался неподвижен. — Отдайте письмо.

— Какое письмо?

— Письмо того типа. Отдайте. Оно мое.

— Не кричите, прошу вас. Вы можете уехать или остаться, но в любом случае сядьте. Мы в приличном месте, где меня хорошо знают.

Пьер сел.

— Отдайте письмо, или я сейчас дам вам по морде, — сказал он тихо. — У вас не останется зубов, чтобы грызть сладости!

Эрбер медленно вынул бумажник из кармана пиджака. Пьер выхватил его, вынул письмо, встал и ушел.

— Пьер! — крикнул вслед Эрбер.

Наблюдавший уже некоторое время за столиком метрдотель подошел к нему. Эрбер взял себя в руки.

— Он забыл свою зажигалку, — сказал он, показав на свою. — Счет, прошу вас.

— Но вы уже его оплатили, мсье Эрбер.

Конечно! Где его голова? Сегодня он решительно все забывает!

Он поболтал с метрдотелем. Много приезжих в Женеве? Да, много иностранцев, как обычно. Какая погода стоит в последние дни? В Париже тоже жарко. Пойду пройдусь. До скорого.

Выходя, он увидел немецкого коллегу и поинтересовался последствиями поездки канцлера в Москву и его заявления.

Эрбер вытер платком взмокший лоб.

— Присядьте, — сказал немец. — Вам плохо?

— Ничего. Легкое недомогание. Очень жарко.

Он сел и попросил стакан воды.

Выйдя наконец на улицу, он поймал такси. В отеле увидел, что ключ Пьера не висит на щитке, и постучал к нему.

— Войдите! — крикнул тот.

Ключ был в дверях, Эрбер вошел. Раздетый до пояса Пьер работал за столом.

— Я перевожу. Увидимся позднее? Не разыщете ли вы мне томик Гёльдерлина? Найдется же он в этом проклятом городе?

— Разумеется. Я попробую найти.

Клер мыла голову в своей комнате.

Кастор работал в кабинете, когда пущенный кем-то мяч влетел в его комнату. Один из охранников попросил президента не беспокоиться и убежал. Ему было приказано развлечь Майка, и он дал ему «покидать мяч». Приученный, как и каждый истинный американец, к бейсболу, Майк обладал верным глазом и хорошим броском. Он брал мяч двумя руками, поднимал ногу, раскачивался всем туловищем и бросал с необыкновенной точностью, к великому изумлению охранников. В конце концов он сам стал их учить, и теперь было совсем непонятно, кто кого развлекает.

При виде того, как Майк командует его «гориллами», заставляя их бегать по парку, Кастор испытал минутную гордость. Из состояния задумчивости его вывели мотоциклисты, доставившие два пакета от Поллукса — один для президента, другой — для Клер.

Поллукс сообщал, что вынужден знакомиться с записью всех звонков к ней и почтой, доставлявшейся на улицу Гренель, что он посылает ей письма, в том числе доставленное утром и имеющее огромное значение, что приедет поговорить с ней в середине дня.

Клер спустилась в парк, чтобы подсушить волосы на солнце. Она вынула из конверта два листка, исписанных незнакомым почерком, и прочитала.

«Мадам, однажды мартовским вечером кто-то толкнул вас и вырвал сумочку. Это был я. В тот вечер любимая мной девушка была голодна, вот так. Я больше не люблю ее. Но в этой сумочке еще был бумажник, а в нем письмо из Токио, автор которого мне омерзителен. Его немного подразнили. Это сделал я. В июле к вам заходил человек под предлогом опроса общественного мнения. Это тоже был я. Мне понравились ваши ответы. Мне понравилось ваше лицо, мне понравился ваш взгляд. У вас был печальный, усталый, расстроенный вид, но вы тем не менее приняли меня.