Сергей Норка - Инквизитор

— Вы являетесь представителем предпринимателей новой постдемократической формации. (Я чуть было не посоветовал этому парню, что если он использует марксистскую терминологию, то чтобы использовал ее правильно). Причем предпринимателем крупного масштаба. Почему ваша компания пришла в Россию только с наступлением диктатуры?

— На этот вопрос я отвечу очень кратко. Потому что диктатура сформировала благоприятный инвестиционный климат. И не заставляйте меня объяснять, что такое инвестиционный климат.

— Нет, нет. Что это такое, сейчас в школе проходят…

Он говорил и говорил, а я мучительно напрягал память. Его голос тоже казался мне знакомым, и в какие-то моменты я чувствовал, что вот-вот вспомню его. Усилием воли я заставил себя настроиться на его вопросительную интонацию, чтобы не пропустить вопрос и время, когда говорить нужно мне.

…— имеете политические убеждения? — закончил он наконец.

— Разумеется. Вы поставили вопрос слишком обще. Ценю вашу деликатность. В действительности, ваш вопрос должен был звучать так: «Не являетесь ли вы сторонником диктатуры?» Отвечаю конкретно: нет, не являюсь. Я со школьной скамьи был убежденным демократом, за что преследовался и был изгнан из КПСС. Но я историк по образованию и, наверное, по призванию. Поэтому я прекрасно понимаю, что если создается причина, то мы неизбежно, я повторяю, неизбежно, должны столкнуться со следствием. Диктатура, которая установилась в нашей стране, является прямым следствием политики и способов существования прежнего режима. Как историк, я скажу вам: диктатуру создал прежний режим. Не знаю, с какой целью. И я отношусь к диктатуре, как к неизбежному злу.

— Значит, вы не одобряете запрет новой власти на политическую деятельность?

— Конечно. И я надеюсь, что этот запрет будет снят. Скажу больше, я намерен в будущем основать политическую партию. Настоящую партию, в корне отличающуюся от той клоунады, которая развлекала нас с конца восьмидесятых годов.

— Фантастика, — произнес ведущий. И как только он произнес это слово, в моем мозгу словно сверкнула молния. Я узнал его.

Осень 1988 года. Страна, оказавшаяся банкротом, парализованная жестоким финансовым кризисом, застыла в напряженном ожидании. В сентябре в Питере начались перебои сначала со снабжением продовольствием, что было вызвано разорением массы фирм, торгующих продуктами питания, вследствие полного отсутствия денег у населения, затем с электроэнергией из-за забастовки. Правительство пыталось маневрировать с печатным станком, но замкнутый финансовый круг, в который загнали экономику «реформаторы», раскрутил инфляцию и перекрыл западные кредиты. То здесь, то там возникали стихийные митинги, но первое время этим все и заканчивалось. Милиция и ОМОН внимательно наблюдали за этими митингами и вмешивались только тогда, когда их численность переваливала за сотню. Что делалось в других городах, мы не знали, так как правительству удалось набросить на рот средств массовой информации платок. Радио и телевидение передавали в основном выступление членов правительства, обещавших, что вот-вот «негативные факторы переходного периода» будут устранены, вещания русской православной церкви, как всегда призывавшей к терпению и примирению, да развлекательные программы. Я, как в старое доброе время, по вечерам настраивал свой старенький «Филипс» на «Голос Америки» и «Би-Би-Си», которые сообщали, что обстановка в России накаляется.

В начале октября Питер парализовала всеобщая забастовка. Люди слонялись по городу в поисках пищи.

Общественный транспорт не работал. Количество частных машин, проезжавших по улицам, сократилось до минимума, так как из-за забастовки почти прекратился подвоз горючего. Напряжение ожидания взрыва достигло предела.

Я тогда внимательно наблюдал за развитием уже пятой по счету, начиная с февраля 1917 года, революционной ситуации. По логике вещей «непримиримая оппозиция» в лице КПРФ и карликовых компартий не могли не воспользоваться моментом в соответствии с теорией вождя мирового пролетариата, но то ли они напрочь забыли бессмертные творения, которые их заставляли переписывать в школьные и студенческие тетрадки, то ли не считали, что «низы уже не хотят жить по-старому». Между тем, экономических требований на минимитингах уже не было. Лозунг был один: «Долой антинародный режим». По тому, как власти спокойно реагировали на развитие событий, я сделал вывод, что появление организующей силы в ближайшем будущем не предвидится.

Все началось утром пятого октября. По Невскому от Лавры по направлению к Адмиралтейству пошли человек десять. В руках они держали два плаката. На одном было написано: «Долой воровской режим!», на другом — «Все, кто хочет жить, присоединяйтесь!». Эти люди шли медленно, очень медленно, но поначалу пешеходы вяло реагировали на них. Одиночные машины, ехавшие по Невскому (они шли по проезжей части), снижали скорость и старательно их объезжали. Время от времени с тротуаров сходили одиночки и присоединялись к процессии. Но вот группа милиционеров перекрыла движение и окружила демонстрантов. Те не сопротивлялись и не уклонялись от ударов дубинок, однако и не разбегались, а сели на мостовую, намертво вцепившись друг в друга. Милиция начала их растаскивать, но они не поддавались, образовав что-то вроде клубка змей. Опять замелькали дубинки, и, наконец, ментам удалось оторвать от этой кучи старуху. Ее за ноги поволокли на тротуар, а она, видимо, находясь в полуобморочном состоянии, только постанывала. Когда ее дотащили до тротуара, она уже была мертва. К этому моменту на тротуарах по обеим сторонам проспекта собрались значительные толпы народа, в одной из которых стоял нынешний генеральный директор «Роспанинвеста».

«Кого бьете, демократы?» — раздался слева от меня старческий голос. Этот возглас вывел толпу из апатии. «Бей их!» — завопил какой-то мужичонка. Сначала в милицию полетели всевозможные предметы: клубни картофеля и яблоки, банки консервов, пакеты с молоком, а затем обе толпы устремились с тротуаров на проезжую часть. Менты оказались стиснуты толпой со всех сторон. Их били нещадно, с остервенением вкладывая в удары всю накопившуюся за многие годы ненависть. С ближайшего ко мне мента, которому я успел двинуть кулаком по макушке, сорвали ремень с кобурой. Кобура расстегнулась, и «макар» выпал на мостовую. Я изловчился в толпе, поднял его и сунул в карман.

Далее все пошло, как по заранее написанному сценарию. Толпа, обрастая как снежный ком, двинулась по Невскому. В районе Гостиного Двора демонстрантам перегородила путь цепь омоновцев в касках, вооруженных не только дубинками, но и короткоствольными автоматами. Офицер через мегафон обратился к толпе с требованием разойтись, но психическое состояние людей уже перешло те границы, когда ими можно управлять с помощью команд. Толпа продолжала надвигаться на цепь. Лица демонстрантов выражали такую решимость, что у кого-то из стражей порядка не выдержали нервы. Прозвучала короткая очередь, и несколько человек, шагавших в первых шеренгах, повалились на мостовую, обливаясь кровью. Демонстранты на мгновение застыли, но вдруг над толпой прозвучало старое доброе русское «Ура!», и заторможенная на мгновение ярость выплеснулась наружу. Омоновцы открыли стрельбу, но было уже поздно. В течение нескольких секунд они были буквально облеплены человеческой массой. Началось месиво, в котором невозможно было пошевелить рукой. В толпе появились автоматы. Топча ногами тела стражей порядка, толпа двинулась дальше. Через несколько минут на Дворцовой площади уже кипел митинг.