Том Вулф - Костры амбиций

Андриутти и Коуфи сидели перед Крамером, выворотив в стороны могучее ляжки. Он чувствовал свое превосходство над ними. Во-первых, он кончил юрфак Колумбийского университета, а они оба — из Юридической школы Святого Иоанна, куда, как всем известно, подбирают тех, кто не отличался успехами в колледжах. И потом, он еврей. Еще чуть не в детстве он усвоил, что итальянцы с ирландцами — это животные, итальянцы — свиньи, а ирландцы — мулы или бараны. Конкретно этого родители вроде бы, насколько он помнит, не говорили, но общую мысль вполне сумели ему внушить. Родители воспринимали весь Нью-Йорк — да что Нью-Йорк! все Соединенные Штаты, весь мир! — как одну большую сцену, на которой играется драма «евреи против гоев», и гои в ней — животные. Так что же он тут делает вместе с этой публикой? Еврей в Отделе убийств — вещь довольно редкая. Отдел убийств — это элитная часть в Окружной прокуратуре, ее морская пехота, так как убийства, которыми здесь занимаются, — высший вид преступлений. Прокурорский помощник из Отдела убийств должен быть готов в любое время выйти из цитадели на улицу и явиться на место преступления, как настоящий коммандос, он должен работать плечом к плечу с полицией, допрашивать задержанных и свидетелей и, когда понадобится, приводить их в трепет, пусть бы даже это были самые жестокие и гнусные убийцы среди всех задержанных и свидетелей за всю историю уголовного правосудия.

На протяжении пятидесяти лет, если не дольше, Отдел убийств был епархией ирландцев, только в последнее время туда еще стали просачиваться итальянцы. Ирландцы определяли лицо отдела. Потому что они отличались гранитной храбростью и не отступали ни на шаг, даже если стоять на своем было уже чистым безумством. Так что Андриутти был прав, вернее, прав наполовину?. Крамер не хотел бы быть итальянцем, но ирландцем — хотел, и даже очень. Как, впрочем, и сам Андриутти, чертов болван. Да, животные. Гои — животные. И Крамер гордится тем, что работает в Отделе убийств вместе с ними.

И вот они втроем сидят у себя в конторе, обставленной в стиле «для госслужащих сойдет», и получают в год от 36 до 42 тысяч жалованья, а не служат в какой-нибудь фирме вроде «Крават, Свэйн и Мур», где могли бы огребать от 136 до 142 тысяч. Они родились в необозримой дали от Уолл-стрит, то есть, попросту говоря, в Бруклине, Куинсе или Бронксе. Для их родителей уже одно то, что они поступили в университет и стали юристами, было величайшим событием со времен Франклина Делано Рузвельта. И вот теперь они сидят в этом вшивом Отделе убийств, обсуждают то, блин, и се, блин, и говорят «ихний» и «не хрена», словно иначе и не умеют.

Так что вот они тут и сидят… и он с ними. Куда сейчас надо будет идти? Какие дела ему достались? Сплошное дерьмо и бодяга, служба по вывозу мусора… Артур Ривера. Артур Ривера сидел в клубе с другим торговцем наркотиками, у них вышла ссора из-за пиццы, дошло до ножей, и Артур говорит: «Давай отложим ножи и подеремся как мужчина с мужчиной». Ножи отложили, после чего Артур вытащил другой нож и вонзил противнику в грудь — насмерть… Джимми Доллард. Джимми Доллард со своим самым закадычным другом Отисом Блейкмором и еще тремя чернокожими приятелями напились, накачались кокаином и затеяли игру в «дюжины», которая состоит в том, кто кого больнее оскорбит. Блейкмор очень ловко ущучил Джимми, Джимми тогда вытащил револьвер и выстрелил ему прямо в сердце, а сам, заливаясь слезами, повалился на стол, рыдая и приговаривая: «Кореша… Кореша застрелил!..» Или это дело Герберта 92-Икс. На миг мысль о Герберте 92-Икс вызвало в памяти Крамера образ девушки с коричневой помадой на губах…

Пресса таких дел в упор не замечает. Бедняки убивают бедняков, только и всего. Выступать обвинителем по таким делам — это и есть выгребать мусор, работа нужная и почтенная, тяжелая и анонимная.

И не так уж смешон в конечном счете Капитан Ахав. Привлечь внимание прессы! Рэй и Джимми могут сколько угодно смеяться, но Вейсс достиг того, что его имя знает весь город. Скоро предстоят новые выборы, а население Бронкса — на 70 процентов черное и испаноязычное, он заботится о том, чтобы все существующие на белом свете каналы вколачивали избирателям в головы имя Эйба Вейсса. Может быть, это — все, что его заботит, но уж тут-то он своего добьется.

Зазвонил телефон. На столе у Рэя.

— Отдел убийств. Андриутти. Берни сейчас нет… В суде, наверно… Что, что?.. Повторите еще раз. — Длинная пауза. — Ну так как же, сбила его машина или не сбивала?.. Так, так… Ну, я не знаю. Лучше поговорите с Берни. О'кей?.. О'кей. — Рэй положил трубку, встряхнул головой и оглянулся на Джимми Коуфи. — Из клиники Линкольна какой-то следователь звонил, говорит, у них там парень один, попал через травмопункт, тяжелый, вряд ли выживет и не может точно сказать, то ли в ванне поскользнулся и сломал запястье, то ли его сбил «мерседес-бенц». В таком духе. Хотел поговорить с Берни. Вот и пусть, блин, разговаривает с Берни.

Он еще раз встряхнул головой. Крамер и Коуфи сочувственно кивнули. В Бронксе всегда такая бодяга.

Крамер взглянул на часы и встал.

— Ну ладно, — сказал он. — Вы, ребята, можете тут прохлаждаться сколько влезет, а я должен идти и слушать, как этот долбаный специалист по культуре Ближнего Востока Герберт 92-Икс, чтоб ему лопнуть, будет зачитывать выбранные места из Корана.

В здании Окружного суда Бронкса для рассмотрения уголовных дел имеется тридцать пять залов, иначе называемых «секциями». Оборудовали их в начале 30-х годов, когда еще считалось, что даже внешний вид зала, где вершится суд, должен выражать идею величия и всемогущества закона. Потолки в добрых пятнадцать футов высотой. Стены снизу доверху обшиты панелями темного дерева. Судейский помост — настоящая эстрада, через нее от края до края протянулся такой массивный, длинный стол, весь в резьбе, инкрустациях, карнизах и бордюрах, что произвел бы, пожалуй, впечатление на самого царя Соломона. Скамьи для публики отделяет от судейского помоста, ложи присяжных и столов обвинения, защиты и секретаря несокрушимая резная деревянная перегородка, так называемый Барьер Правосудия. Одним словом, по виду этого помещения человеку непосвященному нипочем не догадаться, какая колготня и неразбериха царят в обыденном уголовном судопроизводстве.

Едва переступив порог 60-й секции, Крамер сразу понял, что начало рабочего дня здесь не предвещало ничего хорошего. Достаточно взглянуть на судью. Ковитский в черном одеянии восседал на судейском помосте, положив на стол обе руки и низко, едва не до самой столешницы свесив голову. Вислый крючковатый нос торчал из черных одежд, придавая судье сходство со стервятником. Крамеру видно, как он поводит глазами из стороны в сторону, оглядывая зал, где собраны разномастные представители человеческого рода. Вот-вот, кажется, раскинет руки-крылья и спикирует на жертву. У Крамера к Ковитскому отношение двойственное. С одной стороны, ему неприятны тирады судьи, как правило рассчитанные на то, чтобы поддеть и унизить. Но с другой стороны, Ковитский — еврейский воитель, сын Масады. Кто, кроме Ковитского, плевком заставил бы смолкнуть горлопанов в тюремном фургоне?