Ян Валетов - Левый берег Стикса

Как он и предполагал, шрама на бедре у трупа не было. Почерневший кровоподтек от удара был, а шрама не было, и быть не могло.

Стоявший поодаль Семен, зажимая себе ладонью рот и нос, проскулил что-то невнятное, из чего Калинин разобрал только слово «побыстрее». Казахскому немцу явно было не по себе. Михаил Александрович, наоборот, с обстановкой свыкся — он со всем мог свыкнуться, при необходимости. А спешить было нельзя — доктор откровенно скучал, а вот инспектор Ланг — нет. Глядел внимательно своими черными, навыкате, глазами, с хорошо знакомой, ментовской, хваткой. Калинин вернулся к изголовью, понурил голову и закрыл глаза ладонью. Потом посмотрел на Ланга полными грусти глазами и кивнул, опуская взгляд.

— Это он, — сказал Калинин, дрожащим от горя голосом.

Ланг прокаркал следующий вопрос, не дожидаясь перевода.

— Он спрашивает, ты уверен? — пробубнил измученный Семен.

— Да, — сказал Калинин, не отводя взгляда, — я уверен. Это мой друг, Константин Николаевич Краснов. Я, конечно, могу ошибаться, но вряд ли. Это он.

Из уголка его глаза соскользнула крупная слеза, прочертила по превосходно выбритой, обильно умащенной дорогим лосьоном «Шишейдо», щеке, влажную дорожку и ринулась по резко очерченной скуле, на шею, за воротничок рубашки.

Ланг, почему-то, смутился и, отведя глаза в сторону, что-то сказал доктору. Затрещала закрываемая молния. Непроницаемый для света черный пластик скрыл размозженный череп и окаменевшее от холода тело. Платформа с легким позвякиванием, нырнула обратно, в холодильник.

Все было кончено. Пусть не официально, но для Калинина это была финальная точка. Завтра самолет унесет его в Киев. Потом, на несколько дней — под жаркое южное солнышко, но по делам, только по делам. Впрочем, еще день другой он может себе позволить прихватить. Теперь он не просто богатый, он очень богатый человек. Но не праздный, отнюдь, не праздный. А что касаемо человеческих слабостей, то у кого их нет. Женщины там хороши. Особенно — креолки. Смугловатые, сговорчивые, пахнущие морем и сладким потом — экзотические. И не очень дорогие.

А потом — работа. Новая, перспективная работа. Билет в клуб стоил дорого, но не было цены, которую он бы за это не заплатил.

Они вышли из здания морга во внутренний двор.

Калинин выслушал очередные соболезнования от Ланга, попрощался с Семеном и, выйдя на улицу, неторопливо направился в сторону ожидающего его лимузина. Вдалеке, за углом, прогремел по рельсам трамвай, из магазина CD-дисков вырвалась наружу громкая музыкальная фраза, закружилась по улице, и захлебнулась в надсадном клекоте моторчика обшарпанного «Трабанта», который местные жители называли «местью Хоннекера».

Калинин шел не торопясь, смакуя теплый майский вечер, вкус хорошей сигареты, аромат молотого кофе из открытых дверей кафе. И совершенно потрясающее ощущение внутренней свободы, пусть чуть преждевременное, но прекрасное, как предчувствие романа, который еще только предстоит пережить.

Он сел на заднее сидение машины, захлопнул за собой дверцу и, с наслаждением откинулся на кожаную подушку, прикрыв глаза. В лимузине было прохладно и сумеречно.

— Ну и как? — спросил Краснов из противоположного угла просторного салона совершенно спокойным, ровным голосом. — Я надеюсь, что ты меня опознал?

Щелкнули замки, закрывая двери, и «Мерседес» тихонько урча мощным двигателем, отчалил от тротуара, неторопливо и степенно, непроницаемый для посторонних взоров, как глыба черного льда.

— Это, наверное, будет звучать смешно, — произнес Калинин после короткой паузы, — но я рад видеть тебя живым.

Он умел держать удар. Краснов не мог этого не отметить. В первый момент лицо Михаила Александровича стало белым, как лист мелованной бумаги — это было видно, несмотря на тонированные стекла, приглушавшие свет. Но только в первый момент. Он произнес ответную фразу, еще не открыв глаз, не вздрогнув и не растерявшись, как опытный актер подхватывает сымпровизированную реплику партнера — не задумываясь, на одном ощущении момента.

— Действительно смешно, — подтвердил Краснов серьёзно. — Я должен был остаться в ресторане, да, Миша? Или в яме, в лесу, несколькими днями позже.

— В мои планы это не входило.

— Я и встретился с тобой, чтобы понять, что именно входило в твои планы, — сказал Краснов. — И почему ты это сделал. Знаешь, мой старый друг, есть вещи, которые выше моего понимания. Я, например, не могу найти, даже в мыслях, такую вещь, из-за которой можно сделать то, что сделал ты.

— Если я скажу, что никто не должен был пострадать — ты все равно мне не поверишь?

— Не поверю.

Калинин задумался на мгновение.

— Наверное, ты прав, Костя. Кто-то бы все равно пострадал. Невозможно не пострадать, попав под такую машину. Но убивать я никого не собирался. Просто, в какой-то момент ситуация вышла из-под контроля.

— Из-под твоего контроля?

Михаил Александрович засмеялся своим бархатным, благозвучным смехом. Вполне искренне рассмеялся, без страха и нерва в голосе, будто бы услышал смешной анекдот.

— Ты меня, похоже, демонизируешь. Костя, один человек просто не в состоянии руководить такой масштабной акцией. Даже координировать что-либо в таком бардаке — и то невозможно.

— Слишком много игроков?

— Ты верно ухватил суть — слишком много игроков — и всем вы поперек горла. — Сказал Калинин.

Он именно так и сказал — «вы», четко обозначив грань, за которой теперь находился. И продолжил, с несколько вымученной иронией:

— Если ты не собираешься меня казнить прямо сейчас — можно я закурю? Оружия у меня нет, а сигареты в кармане пиджака, так что не дергайся, если можешь.

— У меня оружия тоже нет, — отозвался Краснов с той же, безжизненной интонацией в голосе. — Зачем нам, друзьям, хоть и бывшим, оружие, правда, Миша? Оружие есть у Камена. Кури, если хочешь.

Водитель, сидевший за перегородкой, обернулся и весело, но недобро осклабился, сверкнув зубами.

В свете пламени зажигалки, Калинин рассмотрел, наконец, и лицо Краснова — оно разительно отличалось от обычного Костиного, с живой мимикой и блестящими глазами. Может, в этом был виноват плохой свет, а, может быть, Калинин действительно увидел то, что увидел: вместо глаз — два черных колодца на окаменевшей маске.

Зрелище это было не из приятных. От этого взгляда и от белозубой улыбки шофера, Михаилу Александровичу стало по настоящему страшно. Значительно страшнее, чем стало бы от криков и угроз. Но виду он не подал — сказалась школа. Он постарался привести в порядок мысли, заметавшиеся было в панике, как перепуганные мыши в амбаре. Благо, первые несколько затяжек давали ему необходимую паузу в разговоре. Очень нужную паузу в совершенно ненужном ему разговоре. И не только ему ненужном.