Андрей Быстров - Странники в ночи

В августе грянул так называемый путч - группа консервативных коммунистов предприняла попытку сместить Президента СССР и захватить власть в стране. Бурный водоворот разразившихся затем событий поглотил и Гараева в числе многих других. Гараев сошел с политической арены и сгинул бесследно во всяком случае, Андрей больше никогда не слышал упоминаний о нем.

"Ученика Нострадамуса" опубликовали в Москве в феврале девяносто второго. Книга неплохо раскупалась, но не повторила успеха "Неоновых Псов", хотя была более изысканной и виртуозной - правда, пожалуй, менее глубокой. Однако неверно было бы искать причину относительно скромного успеха в недостатках книги. Обстановка в стране изменилась, и это не могло не повлиять на духовную жизнь. Интерес к литературе падал на фоне победного шествия зубодробительных боевиков и сентиментальных романов, зарубежных и доморощенных.

В конце девяносто второго года вышла третья книга Андрея Карелина под названием "Цветов просят не присылать". Она также не была встречена фейерверком восторгов и золотым дождем, зато упрочила писательскую репутацию Андрея, чему он был рад - ведь он отлично знал, что находится ещё в самом начале пути.

10

СЕНТЯБРЬ 1996 ГОДА

Гараж был таким узким, что всякий раз, когда Андрей втискивал в него свою бежевую "шестерку", выбираться приходилось едва ли не через крышу. Правда, эти мучительные подвиги совершались не так уж часто - Андрей редко куда-нибудь выезжал, предпочитая домашний образ жизни. Он отнюдь не был анахоретом или нелюдимым обитателем башни из слоновой кости, но профессия накладывала отпечаток.

Заперев гараж, Андрей постоял немного во дворе, устланном золотыми листьями ранней осени. Солнце пригревало нежарко, ласково, умиротворяюще, как будто растратило летом весь свой пыл и теперь предлагало людям расслабиться и отдохнуть перед долгой трудной зимой.

Андрей вынул из кармана ключ, подошел к двери. Его дом в старой части города, где он поселился недавно, был маленьким, но уютным и в полной мере отвечал потребностям хозяина. На первом этаже, кроме ванной и кухни, помещалась всего одна длинная комната, а второй этаж целиком отводился под кабинет.

Туда, на второй этаж, и поднялся Андрей по деревянной лестнице, покрытой прозрачным лаком. В кабинете стоял письменный стол, который Андрей называл (из-за размеров) футбольным полем, на столе расположился компьютер, используемый для составления сюжетных планов, набрасывания вариантов и рисования схем. Тексты своих книг Андрей писал от руки, шутливо утверждая, что Пушкин поступал так же - и ничего, получалось... А более серьезно, для него существовала некая таинственная связь между движением пишущей руки и движением мысли, и он не собирался переходить к нажиманию кнопок. Законченные рукописи Андрей отдавал Свиридову, и в издательстве девушки-компьютерщицы поднимали страшный шум из-за того, кому набирать начало, кому середину, а кому финал - каждой хотелось читать новую книгу Андрея Карелина с первых строк. От волнения девушки допускали кучу опечаток, попадавших порой мимо корректоров в опубликованные книги, что очень огорчало Андрея - особенно когда опечатки меняли смысл слов, мало зависящих от контекста. Впрочем, он знал, что книг совсем без опечаток не бывает.

У домашнего компьютера было и ещё одно назначение. Когда Андрей нуждался в острой сосредоточенности, отключенности от всего мешающего, он садился за виртуальный бильярд, когда же, напротив, хотел отвлечься от творческой работы и полностью разгрузить сознание - за преферанс. Победы в преферансе радовали его не меньше, чем удачная страница рукописи, а поражение из-за собственных ошибок могло испортить настроение на весь день.

Помимо компьютера, занимавшего скромное место в углу, на столе существовал особый мир. Тут обитали бесчисленные обрывки и обрезки бумаги с понятными одному Андрею набросками типа: "Важно! Они звонят, его нет. Беседа, находка - убрать? Стр. 19 - время". Под лампой гжельский тигренок охранял флаконы с чернилами, над ними высилась вертикальная стойка для аудиокассет, вокруг в изрядном количестве валялись авторучки (хотя Андрей всегда писал только одной), блокноты, полупустые пачки сигарет, ножницы и тюбики с клеем, раскрытые справочники по довольно неожиданным дисциплинам, дискеты, зажигалки, карандаши. В общем, стол производил такое же впечатление, какое произвела на доктора Ватсона комната Шерлока Холмса, но подобно Холмсу, Андрей прекрасно тут ориентировался. В центре же стола лежали только чистые листы бумаги, а становящаяся все толще день ото дня новая рукопись ждала окончательной правки слева.

Над столом висели два больших плаката - Джон Леннон и Джим Моррисон, этих людей Андрей почитал не столько как музыкантов, сколько как оригинальных поэтов. У противоположной стены кабинета стоял книжный шкаф, забитый больше справочной, чем художественной литературой, и вдобавок пластинками, кассетами, компакт-дисками. Возле шкафа низкий столик и два кресла образовывали уголок отдыха. Два широких и высоких окна делали кабинет светлым и визуально просторным (на самом деле он был скорее тесноват).

Бросив ключ на стол, Андрей плюхнулся в кресло, наугад выбрал кассету (это оказался десятый альбом группы "Чикаго"), запустил "Панасоник". Сегодня у него не было никакого желания работать, из-за чего он испытывал легкое чувство вины. Можно, конечно, заставить себя, в таких случаях результат не обязательно получается хуже, часто и лучше. Но... Вот произошло бы что-нибудь, что сняло бы эту дилемму!

И произошло-таки - позвонили в дверь. Андрей встал, выглянул в окно. Игорь Филатов! Обрадованно прищелкнув пальцами, Андрей схватил ключ со стола и пошел открывать.

- Привет, затворник, - с улыбкой сказал Филатов, переступая порог.

- Привет и тебе, скиталец, - в тон ответил Андрей и стиснул руку друга в крепком пожатии.

Оба были искренне рады встрече, хотя виделись не так давно. Игорь смотрел на Андрея, точно надеялся выявить перемены в его внешности, и Андрей смотрел на Филатова похожим взглядом.

К своим тридцати четырем годам Филатов располнел, выглядел рыхлым, а черты лица наводили на мысль о его добродушии, если не о безволии. Впрочем, любые черты мало о чем говорят, другое дело - свойственное данному человеку выражение. А оно подтверждало, что Филатов - действительно мягкий, добросердечный человек, одинаково склонный поддаваться как хорошим, так и дурным влияниям. Профессию он выбрал под стать характеру - искусствовед, специалист по живописи. И не по живописи вообще, а по каким-то конкретным школам и направлениям - все это Игорь не раз объяснял Андрею, который вскоре благополучно забывал подробности до очередной лекции.