Далия Трускиновская - Секунданты

– Так это Михайловский! – обрадовался Валька. – Конечно, слышал! «Истерику», «Императорскую гвардию»!.. Классные песни!

И сразу же у него возник в голове маршевый ритм «Гвардии», с отчаянными и резкими, не очень понятными, но красивыми словами – па-рам, па-рам, па-рам, пам-пам, капрал сказал: кто раз узнал дурман один, тот вечный раб его среди саванн и льдин, дурманы вместе не сведешь, хоть рой апрош, когда попробуешь, тогда с ума сойдешь!..

– Ну так вот, здесь его называют Чесс, Чеська.

Карлсон немного помолчал.

– Вообще-то их было пятеро, – сказал он. – Изабо их так и прозвала – Первый, Второй и так далее. Первый был Чесс. Второй – дай Бог памяти… тоже молодое дарование, но у того хоть голова на плечах имеется, работал в одном издательстве, теперь возглавил другое, зарабатывает неплохо. Третий давно еще за границу умотал. Четвертый – не поверишь, ушел работать в цирк! Тоже где-то пропадает. Пятый – Широков, он самый старший. Ну, сосчитала их Изабо по степени убывания таланта. Чесс, видимо, был самый из них гениальный. Второй – рангом пониже. А Пятый – ну, сам видишь, какой творец… Собственно, как они здесь оказались? Чесс влюбился в Изабо, стал ездить и их притащил. А Верочка была влюблена в Чесса.

– А Изабо? – поймав себя на ревности, спросил Валька.

– Кто ее разберет. Конечно, можно понять, почему она его так гоняла – пятнадцать лет разницы. Пожалела свои нервы. Когда взрослая женщина связывается с мальчишкой, расхлебывать кашу приходится женщине. Вот она и послала его поискать ветра в поле… Все это было лет пять назад.

– Ясно, – сказал Валька, еще не понимая, зачем Карлсон ему все это рассказывает.

– У Михайловского, кроме Изабо, были еще неприятности – с одной власть имущей организацией. Там его стихи не понравились, а еще роман дурацкий – он его до конца не дописал, но давал читать всем желающим. С работой у этого Чесса тоже были недоразумения. Поднакопилось всего. В одну прекрасную ночь Чесс выпрыгнул в окошко. Этаж был не то пятый, не то шестой. Тогда Верочка и угодила в больницу. Вышла малость не в себе. Ты заметь, как у нее иногда глазки бегают.

Валька задумался, вспоминая.

– Широков, по-моему, тоже спятил, хоть и не гений. А самое обидное – через год после смерти Михайловского как закрутилась перестройка! Валяй, пиши, что душе угодно! Издавай чьи хошь творения! У него уже был один дохленький сборничек стихов. Верочка, Второй, Широков поднатужились – записали песни с кассет, он ведь иногда на бумаге даже не писал, прямо пел на кассету, извлекли все возможное из черновиков, Изабо позвонила каким-то своим приятелям в издательство, обложку нарисовала, Верочка рукопись перепечатала, и пошло… Вот эту самую книжку они теперь и получили.

Валька затосковал. Человек, спевший такие хорошие песни, оказалось, пять лет как мертв.

– А теперь самое пикантное, своего рода детектив, – неожиданно сказал Карлсон. – Изабо, Верочка и Широков вообразили, во-первых, будто это они во всем виноваты, не стояли рядом и не держали за шиворот… А во-вторых, будто это не простое самоубийство, как было признано официально. Вообще я их понимаю. Когда видишь такую несправедливость судьбы, возникает чисто физиологическая потребность – найти реального виновника и покарать! А тут подходящая кандидатура наметилась – Второй.

– Почему вдруг?

– Потому, что в ночь самоубийства он пил коньяк вместе с Чессом. И последний видел его живым. Второй утверждает, что они простились в коридоре, он вышел на лестницу и оттуда услышал крик. У Чесса в комнате было окно от пола до потолка. Опять же, оба были выпивши.

– Но зачем Второму убивать Михайловского? Они же дружили?..

– Дружили. Но Широков тебе и под это базу подведет. Ты еще наслушаешься жутких рассказов про украденные рукописи, про исчезнувшие кассеты, про похищенную пьесу, про издательские интриги. Если будешь и дальше встречаться с этой компанией. У них такой пунктик. Широков вон пьесу Чесса реконструирует. Чесс, может, просто однажды брякнул – а вот неплохо бы пьесу написать про этого, Пушкина, что ли, как он там в Сибири маялся. А они уже целый детектив сочинили про то, как Второй черновики пьесы утащил. И, главное, работают эти два шизика, Широков и Верочка, в противофазе! Один угомонится – другой начинает капать Изабо на мозги. В итоге у нее на свои дела времени и настроения уже не остается. Думаешь, зачем Верочка тебя искала? Чтобы еще один слушатель был у всех этих бредней!

– А если не бредни? – и тут Валька вспомнил, что тогда, на диване, они слушали именно песни Чесса.

– Зуб даю, что Второй в смерти Михайловского виноват так же, как я! Оказалось, я знал этого Чесса, – спокойно сказал Карлсон. – Истеричка, царствие ему небесное. Но основания имелись. Крах на всех фронтах. Да еще Изабо потеряла терпение и выставила его из мастерской – они там со Вторым напились до поросячьего визга. Второму она оплеуху залепила, а Чессу сказала, что когда ей понадобится истерика, она сама ее закатит. В этом смысле она баба правильная – не любит, когда мужики пищат.

– А Второй?

– Второй – без заскоков. Нетрудно догадаться, что за разговор был у них ночью. Второй совершенно искренне просил его одуматься. Наверно, даже что-то реальное предлагал. А Чесс завелся – мол, не хочу быть умненьким, благоразумненьким! И – тудыть, в окошко! Потом из-за этой певчей пташки целое следствие было, всех таскали. Ну, ничего, разобрались, закрыли дело. Ты пойми, это просто поиски несуществующего виновника. Если бы Чесс выпрыгнул при Верочке – Широков ополчился бы против Верочки.

Валька встал и выглянул в окно. Изабо еще не пришла.

– Будь моя воля, выгнал бы я и Верочку, и Широкова к соответствующей матери, – сказал Карлсон. – И дал бы Изабо возможность жить и работать по-человечески.

– А разве она сама не видит, что они ей мешают?

– Видит. Но ей иногда нужна свита – кем командовать. Маленькие женские радости… Они же ей в рот смотрят – и Верочка, и Широков.

– А с чего она взяла, что мной тоже можно командовать? – подумав, спросил Валька.

– Ведьма потому что. Поживешь с мое – научишься в ведьмочек верить.

– Но зачем ей это? – искренне удивился Валка, никогда не мечтавший ни о какой власти.

– Бабе сорок пять, – ответил Карлсон. – Непохоже? Детей нет, одна глина с бронзой. Вот и самоутверждается.

Тут в переулок въехала машина, остановилась возле мастерской, и оттуда вышли двое отлично одетых мужчин и Изабо в старой куртке.

– Ага! – сказал Карлсон. – Извини, друг пернатый, вынужден тебя временно арестовать. Посиди здесь, пока эти господа не уедут. Ей сейчас не до тебя.

– Кто это?

– Важные шишки. Они уже сюда наезжали. Тот, который седой, он владелец галереи, голландец. Хочет купить у Изабо бронзовый торсик. Это бы неплохо. Ее ведь за рубежом ценят, ей бы работать и работать для вечности, а она тратит время на какой-то детективный бред.