Сборник фантастики - Наши в космосе

После девяти часов за речку потянулся народ. Все знали, что купец Жбанков собрался лететь, и всякий желал увидать это своими глазами, чтобы потом рассказывать знакомым. Издали людишки, окружившие "Князя Серебряного", походили на копошащиеся точки, и всякую минуту их число росло, пополняясь от дорог-ручейков. "Неужели все это я?" - обречено подумал Петр Алексеевич, видя, как гудит растревоженный город.

Полдесятого заехал Меринов. Был он, как всегда, в своей шинели, носовой платок висел из кармана, и это неприятно задело купца. Ему показалось, что по столь серьезному поводу мог бы человек себя как-то по-другому одеть.

Возле снаряда, куда они подкатили на коляске, народу было как на ярмарке.

Не хватало только каруселей и петрушек с дудками. Кроме стариков и мальчишек, можно было заметить и людей солидных, дворян, чиновников. Поговаривали, что даже градоначальник будет следить за отлетом самым внимательным образом из окна своего дома.

Не успел Жбанков соскочить с подножки, как к нему направился учитель по фамилии Семенюка, который очень почтительно поздоровался и затеял разговор:

– Осмелюсь спросить, а не будете ли вы в научных целях фотографии делать?

– Разберемся, - неопределенно ответил Меринов.

– Имею большое желание дать вам с собой в дорогу аппарат для съемки синематографических лент, - продолжал учитель, - но, к большому сожалению, не имею этого аппарата.

Жбанков ответил ему невнятным бормотанием, и учитель поспешил оправдаться.

– Я говорю, к сожалению, не имею такого аппарата. Очень хотелось бы вам его дать, если б был. Но, увы, нет его у меня. И не было никогда. А так - чего бы не дать. Если б был. К величайшему сожалению, не имел случая заполучить или приобрести. Не по карману, знаете ли.

А то бы дал.

Жбанков был рад поскорее зайти в снаряд и запереться там. Он чувствовал себя неважно, его отчего-то мелко трясло, в груди то и дело начинал покалывать противный холодок. А сотни обращенных к нему взглядов делали самочувствие и вовсе невыносимым.

– Пойду проверю, все ли на месте, - пробормотал Меринов и оставил купца одного. Вслед за инженером последовал кучер, чтоб затащить в снаряд багаж.

Купец посмотрел ему в спину и вдруг страшно огорчился, что какой-то простой мужик заходит вперед него.

Конечно, Петр Алексеевич был в снаряде и раньше, еще в процессе строительства. Внутреннюю обстановку и расположение комнат он нашел вполне удовлетворительной и даже начал прикидывать, где быть гостиной, где кухне, где людской. Однако инженер в тот раз прервал его. Он сказал, что здесь несколько иные требования и подходить с обычными мерками не следует.

Приблизился полицмейстер, помялся немного, не зная, с чего начать разговор.

– На порохе полетите? - поинтересовался он.

– На нем, - ответил купец чуточку раздраженно, прибавив про себя: "Не на курином же помете".

– Я думал, может, на керосине, - сказал полицмейстер. - Пойду, велю пожарную команду позвать. Как бы сено не загорелось.

Подходили еще люди, что-то спрашивали, участливо заглядывали в глаза.

Жбанков видел их словно в тумане и отвечал часто невпопад. Однако смог почувствовать, что каждый мнется и жмется, будто пришел не провожать в добрый путь, а соболезновать. Это ему совсем не понравилось.

Появился инженер. Он коротко сморкнулся в свой желтый платок, затолкал его в карман и проговорил:

– Идемте уже, наверное?

"Идемте…" Словно звал к обеду похлебки откушать. Жбанков опять рассердился его неуместной будничности. Скучные слова, шинель, да еще этот старый платок… Мог бы хоть платок к случаю новый взять или купить в галантерее.

В последний момент откуда-то выскочил помещик Дрожин.

– Петр Алексеевич, душа моя, думал уж, не успею! - воскликнул он, сжимая купца в объятиях. - Летел сюда, лошадей едва не загнал.

– Да что ты право! - рассердился Жбанков и оттолкнул помещика. - Чай, не на войну провожаешь, а? Тот ничуть не обиделся.

– Ты давай там… Смотри, чтоб аккуратно. А то, знаешь…

Дрожин, однако, был единственный, кто не конфузился и говорил в полный голос. Это дало купцу толику бодрости.

– Ты, Петр Алексеевич, как полетишь, то про себя думай, что я загадал для нас бутылочку наливки, своей, вишневой. Как вернешься - нарочно для тебя достану, и мы ее с тобой порешим. Верно?

Тут уж растроганный Жбанков сам приобнял его, задержался на миг, хлопая по плечу, а после перекрестился и шагнул в темный провал, зиявший на боку "Князя Серебряного". Тотчас Степан громко захлопнул за ним железную дверцу и накрепко закрутил запорное колесо.

В полутьме, хватаясь за холодные стенки, Жбанков прошел к своей кабине, где ему надлежало существовать до конца путешествия. Саквояж его был уже здесь.

– Ты, барин, сразу ложись на лавку и лежи там, пока не позовут, - сказал Степан хриплым басом. - А мы уж сами покочегарим…

Жбанков нащупал в полутьме широкую койку, обитую мягкими кожаными подушками, и завалился на нее вместе с сапогами. Пахло, как в кузнечной мастерской, а к тому же доносился звон и лязг, слоёно поблизости катали стальные болванки. Между ударами купец прослышал какой-то визг, похожий на плач бездомного щеночка. Потом понял - за стеной скулит Гаврюха. Его тоже оставили одного в железной кабинке дожидаться непонятно чего.

А через минуту Петр Алексеевич перестал слышать и железный звон, и Гаврюхины стенания, потому что в снаряде запалили порох.

Все задрожало. Послышалось сперва негромкое ворчание, которое быстро переросло в такой рев, что казалось, сама Земля разлетается на куски. Снаряд уже не дрожал, а трясся всей своей громадой, а рев нарастал, крепчал и не мог остановиться. Жбанков вдруг почувствовал, что сейчас умрет. Груди стало тяжело, словно на нее насыпали сажень земли, рев рвал уши, уже казалось, что это воют трубы Страшного суда и вопят черти, и Петр Алексеевич сам проклял себя, что законопатился в этой железной могиле и себе, и людям на погибель…

В этот момент ему представилось, как внизу разбегаются ребятишки, напуганные огнем и шумом, как крестятся бабки и разевают беззубые рты старики, роняя слюнявые свои цибарки, и друг его, помещик Дрожин, схватясь за сердце, смотрит на серую железную колокольню, которая изрыгает огонь и тяжко отрывается от ровного поля. Жбанков начал читать про себя: сначала Господу Иисусу, затем Святому Духу и Ангелу-Хранителю, после Животворящему Кресту. Не забыл и Мытаря, и Трисвятое, и даже Хвалебную песнь богородице припомнил.

И тут шум стал утихать. А вместе с тем пришла легкость, очень какая-то странная… "Падаем!" - мелькнуло в голове.

– Падаем! - закричал купец в голос и забился на койке, словно в припадке.

– Полно кричать, барин, - раздался спокойный голос Степана. - Не падаем - летим.