Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим

— Тем, что заберет детей. Мы не можем ей их отдать.

Родионов смотрел на нее во все глаза.

— Но она все равно нас нашла. И время от времени приезжает, и я даю ей деньги. Всегда. И не надо, — она повысила голос и теперь почти кричала, — и не надо говорить мне, что все это неправильно и глупо! Я даже слышать не могу, что она отберет у меня Сильвестра и Леру!

— А она… имеет на это право?

— Я не знаю ничего о правах, — сказала Маша с неожиданным отчаянием. — Ну зачем вы ко мне пристали, Дмитрий Андреевич?!

— Я пристал, потому что хочу знать!

— Зачем?! Ну зачем вам знать!

Тут он сказал первое, что пришло ему в голову и что укладывалось в давным-давно выбранную им линию поведения:

— Потому что ты на меня работаешь, а я не хочу никаких проблем.

— У вас не будет никаких проблем.

— Я хочу быть в этом уверен.

— Поклясться честью?

— Маша, — сказал он угрожающим тоном, — я хочу знать!

— По документам, конечно, она не имеет на них никаких прав. Я их усыновила. Обоих. Хотя это было трудно, и денег много стоило, но нам одна женщина помогла из социальной защиты. Кажется, она понимала, что им лучше с нами, чем в детдоме.

— Умная, видно, — одобрил Родионов.

— Так что с документами все в порядке, но Элла… — Маша Вепренцева всхлипнула и сердито вытерла глаза. — У нее… такие…

— Какие?

— У нее вечно какие-то мужики, которых я боюсь! Мы боимся, — поправилась она и опять вытерла ладонью глаза. — Однажды я не дала денег, и они утащили Лерку. Прямо из коляски утащили, когда мама с ней гуляла, представляете? У мамы с сердцем плохо стало, она потом в больнице долго лежала. Подлетели какие-то двое, выхватили Лерку и убежали, а мама осталась с пустой коляской. Господи, я не хочу об этом вспоминать! Не хочу, не могу я, Дмитрий Андреевич!

Они помолчали, глядя в разные стороны. Напоследок Маша еще раз всхлипнула и длинно вздохнула.

— Так это… она звонила нам домой, когда ты так перепугалась?! — внезапно осенило великого автора детективных романов. — Перед самым отъездом?

Маша посмотрела на него несчастными глазами.

— Я не знаю. Правда, не знаю, Дмитрий Андреевич. Тот голос был… мужской, и он говорил, чтобы вы не ездили в Киев, а уж потом… про детей… но я не знаю, простите меня!

— А это мог быть… кто-нибудь из ее… как это называется?

— Что?

— Хахалей, вот что, — сердито договорил Родионов. — Мог быть?

Совершенно несчастная Маша пожала плечами.

— Наверное, мог, Дмитрий Андреевич, но вряд ли. Никто не знает, что я работаю на вас. То есть с вами. Ну, кроме детей и мамы, разумеется.

— И нашего издательства, — подсказал Родионов. — И журналистов, конечно. Ну, и еще персонала двух десятков ресторанов, где мы бываем вместе, сотрудников «Останкина», посетителей книжных магазинов, где мы автографы даем. И так, пяток регионов, вроде Киева, где мы на гастролях. Да? Или нет?

— Да, — согласилась Маша. — И еще… я вам не сказала…

— Что?

Она расправила плечи и отчеканила решительно:

— Накануне отъезда она приходила. Элла приходила, опять с мужиком.

— Ах, вот что! Я помню, — любезно согласился Родионов. — Ты была в истерике и Леру отвезла к Юле Марковой. И все говорила, что ничего не можешь мне объяснить. Пока я все правильно помню?

— Совершенно правильно, Дмитрий Андреевич.

— Я уверен, что правильно, Марья Петровна.

Похоже, только тишина чувствовала себя вольготно в этой комнате, заставленной тяжелой кабинетной мебелью. Людям в ней было неудобно и стеснительно, как будто чужие мужчина и женщина неожиданно оказались вместе… в бане.

— Я не хотела втягивать вас в свои проблемы, правда. Вы мне… верите?

— Верю.

И они опять замолчали.

— Вы меня теперь уволите?

— Уволю, — согласился Дмитрий Андреевич. — Для этого только нужно вернуться в Москву.

Она не хотела спрашивать, но все-таки спросила. Нельзя же, черт возьми, всегда быть сдержанной и умной женщиной!

— А в Москве вы меня уволите?

Он никогда не говорил ничего подобного и вообще старался глупостей не говорить, но тут все-таки сказал:

— Посмотрим на твое поведение.

Зачем-то Родионов опять сел на диван и потер шею, как после долгой работы. И снова закурил.

— Значит, так, — произнес писатель Воздвиженский, покурив некоторое время. — Неизвестно, кто звонил нам с угрозами. Это мог быть кто-то из приятелей твоей сестры, а мог и не быть, потому что непонятно, зачем ему или этой твоей… как бишь ее?… Салли?

— Элла.

— …зачем твоей Элле нужно, чтобы мы не ездили в Киев.

— Чтобы вы не ездили в Киев.

— Хорошо, я. И непонятно, на самом деле, откуда твои сородичи могли узнать о поездке.

— Они не сородичи!

— Ну хорошо, хорошо. Значит, накануне нашего отъезда сестра к тебе приходила и требовала денег. Кстати, ты дала?

Маша Вепренцева кивнула.

— Ладно, — сказал Родионов решительно. — С этим самым шантажом мы разберемся в Москве, на свежую голову. А сейчас нам нужно понять, кто прикончил Головко, пока он не прикончил тебя, любознательная ты моя. Если Нестор журналист и собиратель сенсаций, значит, информацию про развод в прессу сдал именно он. Нужно понять, почему это приводит в такой ужас Лиду Поклонную и не замешан ли тут старший Головко, которого зарезали.

— А младший вчера поссорился со своей сильфидой, — подхватила Маша. — Причем серьезно поссорился, она сегодня даже к завтраку не вышла, ее никто не видел.

— Может, ее тоже зарезали? — пошутил Родионов и, взглянув на Машино лицо, понял, что пошутил неудачно.

— И Весник, — подхватила Маша. — Я так и не поняла, зачем он полетел с нами.

Тут Родионов вдруг вспомнил. Он же слышал разговор, когда телефон подключил его к линии, по которой разговаривал Весник, и ничего хорошего не было в услышанном, и ему не хотелось рассказывать о нем Маше, потому что Весник был друг, а не враг, единственный, кроме них двоих, проверенный человек в этом странном доме. И, рассказывая — Родионов все-таки решился, — он все время чувствовал себя предателем, как будто предает друга, и это было гадко, скверно, но ничего нельзя было поделать.

— Странно, — выслушав его, сказала Маша. — Очень странно. Выходит, у него здесь какая-то определенная цель, о которой мы ничего не знаем, правильно? И кто это на него должен был… выйти? Он же сказал — на меня еще никто не выходил, да?

— Ну да.

— Может, спросить у него? Просто спросить, а?

Родионов подумал немного и потушил сигарету.

— Так мы и сделаем. Пошли.

— Дмитрий Андреевич, почему вы кидаете бычки в вазу?

— Да потому что здесь нет пепельницы!

Родионов знал, что Маша терпеть не может, когда он сует окурки в цветочные горшки и кофейные чашки, и дома старался никогда этого не делать, потому что она немедленно кидалась убирать, и ему становилось стыдно. Вот и сейчас она подхватила со стола вазу, на плоском дне которой болтались два его окурка, и понеслась вокруг стола, выискивая мусорную корзину. Корзина нашлась далеко под столом, и Маша полезла под стол, пыхтела там некоторое время, а потом затихла.