Дарья Симонова - Кассандра пила массандру

Удивительно вспоминать об этом, но книги-разлучницы когда-то их познакомили. С благословения Лени Сабашникова, который когда-то вместе с бородатым библиофилом замутил книжный развал, который вырос до ларька, а его постоянным посетителем был Илюша, ходивший мимо с работы. Он долго-долго перебирал книги и ничего не покупал. Настя подрабатывала продавцом. Иногда, если приглашали. И Леня, притаранивший очередную партию книжиц, прошипел ей блудливо на ухо: «Вот с ним бы тебе сойтись. Если ты перетерпишь его занудство, может неплохо получиться. Или хотя бы просто переспи с ним, чтобы он у нас хотя бы одну книгу купил!»

И вот так, с его легкой руки…

Ладно, хватит впадать в ностальгию! Надо действовать. Настасья Кирилловна, пролистав телефонную книжку, нашла наконец нужный номер. Анна, адвокат. Та самая, что из всей марилэндовской эпопеи казалась самой надежной…

Вихрь противоречивых событий тревожил Базилевса. Два дня он говорил с Аленой. Утешал, сочувствовал, спорил. Похороны Алеши она пережила очень тяжело. Но Василий с удивлением обнаружил, что он и сам погрузился в тоску. Им овладели тягостные воспоминания о прощании с Леней Сабашниковым — то, что он давно вытеснил из памяти, потому что куда важнее было сохранить в сердце Леню живого и насмешливого, чем весь тот ужас, в который Вася так и не поверил. И оказалось, что пять стадий принятия горя, канонизированные мировой психологией, — это спираль. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие — и опять отрицание, но уже на новом уровне! Неверие, которое порождает веру, потому что нам необходим высокий аккорд. Даже самый отпетый атеист, как сказал матерый герой советского фильма, верит. Верит в то, что Бога нет. И его концепт — тоже эгрегор. Энергия Васиного неверия породила встречу с Настасьей Кирилловной, которая, оказалось, тоже не верит и тоже находится в шестой стадии вторичного отрицания, что, по сути, есть создание собственной религии. И они двое основали свой маленький орден. Они не решались примкнуть к мировым гигантам, вроде буддизма или христианства, к которому формально принадлежали и в котором смерти не было для всех. Для Васи и Настасьи это было слишком масштабно, всеобще… и оттого немного напоминало советскую пропаганду. Им обоим был ближе индивидуальный подход. Они основали орден бессмертия отдельно взятого Сабашникова… ну, и до кучи нескольких самых любимых и близких им людей.

И вот об этом Василий теперь толковал с Аленушкой. О том, что и ей предстоит изобрести когда-нибудь свою веру. И возможно, лучше это сделать сейчас. Пусть этот парень, незнакомый, но почему-то близкий Алеша, сделает парадоксальное благородное дело — станет ей проводником в ее личное бессмертие.

Алена силилась понять, потом все равно скатывалась в вопрос, на который нет ответа, одни спекуляции. Почему уходят лучшие, а всякая дрянь такая живучая? И тогда Василий шел по тонкому льду, придумывая на ходу философскую подоплеку. Потому что он и сам не знал, что сказать. Он лишь предполагал, что короткая жизнь лучших все равно ярче и насыщенней долголетия серости. Не придумано еще другого ответа! Да, жестоко и страшно. Но есть люди сочных красок, полных скоростей и крушения всяких рамок, а есть те, кого и людьми не назвать. Разве бактерия будет счастлива, проживи она хоть сто лет?

Алена не проникалась.

— Хорошо, зайду с другого бока, — не сдавался упрямый «падре». — Со стороны тех, кого молодежь считает счастливчиками. Люди популярные и облайканные, люди, которым аплодируют за любую бытовую пошлость, за ничтожную банальность, за примитивный всхлип, за нарциссические фотки на пляже… Нам кажется, что они на гребне успеха, и кто-то завидует этой сумасшедшей востребованности, кто-то недоумевает. Но мало кто задумывается, как сложно им живется. Далеко не все из них набиты лишь трухой органического самолюбования, нет, не все! Есть и одаренные, и пусть даже это дарование будет скромным, но как же ему развиться, если шквал поощрения уже получен?! Если тебя уже любят, пускай и той картонной любовью, которую развезет от первого дождя… Надо быть уникумом, чтобы уйти от этой любви в «искания и духовную жажду». Но ведь так страшно начать создавать свое, достоверное, больное и непопулярное. Так страшно выпустить из ручонок даже ничтожную власть. И человек прекращает развиваться. А это — как зародыш при замершей беременности. Индивид потихоньку превращается в мумию…

Снаружи — вывеска успеха, ткнешь пальцем — труха и гниль. Понимаешь, о чем я?

Алена нерешительно кивала, лед медленно трескался. У Васи даже промелькнула тщеславная мыслишка о том, что за два дня пребывания с ним дочь заметно поумнела, но за подобное самодовольство подросток непременно накажет родителя какой-нибудь внезапной выходкой. Поэтому только смирение и никаких галочек в воображаемую графу «хороший отец».

Однако вместо смирения Васю преследовало чувство смутной тревоги. Не только за Алену. За Настасью Кирилловну, которой он так и не позвонил после того памятного дня с освобождением Ильи, а когда набрал ее номер, то она не ответила. Нонсенс! Тревога не покидала, даже когда он в теплой компании — и в джазово-кальянном дыму — бурно спорил с Мишей Камушкиным о том, кто лучше — Армстронг или Майлз Дэвис. Потом с джазовых корифеев перешли к делам насущным — к той самой причудливо тасующейся колоде, говоря по-булгаковски. Вспоминали молодые времена, которые так и остались эталоном жизни. Времена Сабашникова и Агапыча старого образца.

— Но у нас и сейчас времена нехилые. Вон в какой детектив вляпались! — радовался Рубик.

— Это ты про наши доморощенные изыскания компроматов в истории с убийством Помелышева? Так это чужая свадьба, — меланхолично отозвался Вася, отчаянно борясь с желанием закурить после героической полугодовой завязки.

Но «чужая свадьба» имела, однако, невероятный успех. Ведь поневоле эта история втянула в свою орбиту всех фигурантов нынешней маленькой вечеринки.

— Тебя послали взять интервью с врагом? Но это же и есть сбор компромата! — гундел Миша, узнавая подробности Сониных перипетий. — В этом, похоже, и состояла задача этой якобы биографической книги. И ты с ней неожиданно быстро справилась.

— То есть согласно твоей логике Людмиле Гавриловне, нашей Фее, грозит опасность? — испуганно озадачивалась Соня и сакраментально шептала: — Я ее подставила…

— Вот уж не думаю! — вмешался Вася. — От Феи никакой потенциальной опасности не исходит, соответственно, и ей ничто не угрожает. Напротив, ты ей помогла тем, что отвела от нее подозрения. Этот… как ты сказала тогда — одуванчик Мэрлин! — понял, что Фея не держит зла на Лёвшиных. И новый срок ей совсем ни к чему. Единственный ее защитник — брат, и он на том свете.