Батья Гур - Убийство на кафедре литературы

— Я тебя не держу, можешь идти.

В компаниях они обычно бывали втроем, и лишь несколько раз она была только с ним, без Тувье, на встречах с молодыми поэтами. Тирош уделял им много внимания, в особенности после того, как сам перестал писать — так, во всяком случае, говорили. Те, кто распускал слухи о ней и Тироше, осторожничали в присутствии Тувье, но зато давали волю языкам, когда его не было. Так они мстили ей за то, что она никого не посвящала в их отношения. Рухама была человеком замкнутым, литературой не интересовалась, что она и объяснила Тувье, еще когда они жили в сельхозпоселении. Она много читала, но не поэзию. Она не могла, как Тувье, получать от поэзии высшее наслаждение. Мир поэзии был дня нее лишен смысла. Больше всего она любила детективы, шпионские романы и целиком погружалась в них.

Близких подруг у Рухамы не было, только знакомые — несколько женщин, работавших с ней в приемном отделении больницы. Они принимали ее молчаливую пассивность за редкое умение слушать других и любили рассказывать ей о своих семейных перипетиях.

С годами она поняла: отсутствие у нее жизненных сил окружающие принимают за душевную тоску и потому для многих представляет интерес «раскусить» ее. Женщины, что работали с ней, а более всех Ципора — толстуха, преисполненная материнских чувств, которая часто готовила ей чай на работе, полагали, что источник этой «тоски» — отсутствие у Рухамы детей. Сама же Рухама об этом вовсе не печалилась.

До встречи с Тирошем, десять лет тому назад, она жила с Тувье в сельхозпоселении и работала всюду, где ее ставил распорядитель работ. Никаких неожиданностей в ее жизни там не предвиделось.

Переезд в Иерусалим — для того, чтобы Тувье завершил обучение — стал самым драматическим событием в ее жизни, особенно после встречи с Тирошем, яркость и необычность которого покорили ее. Она сразу поняла, что он ее полная противоположность. Даже его манера одеваться вызывала ее восхищение, а когда они сблизились, она порой чувствовала себя героиней фильма «Пурпурная роза Каира», где происходящее на экране превращалось в действительность и герой мечты главной героини фильма сошел с экрана в зал. Она не могла сопереживать внутреннему миру Тироша, да и миру Тувье тоже, поэтому присутствие рядом с Тирошем этой молчаливой, с виду молодой женщины, вначале сопровождавшей Тувье, а затем Тироша, вызывало у окружающих всевозможные догадки и комментарии.

— О тебе целый Вавилонский Талмуд сочиняют, — сказал как-то Тирош. В ответ она лишь пожала плечами.

Было немало попыток сломать стену молчания — со стороны сотрудников факультета, поэтов, к которым ее водили Тувье и Тирош, посетителей тель-авивских кафе, звавших ее «молчунья» даже в ее присутствии, — но на все их попытки она отвечала лишь улыбкой. В этих заведениях она заказывала лишь черный кофе и чистую водку — вначале потому, что ее привлекал сам процесс заказа у официантки. Впоследствии она поняла, что стала пленницей того образа монашенки-молчальницы, который сама себе создала.

Никто не спрашивал, что нашел в ней Тувье, но она явственно ощущала, что многие удивляются, высказывают агрессию по отношению к ней, ревнуют, завидуют, пытаясь понять — что же притягивает к ней профессора Тироша. Да она и сама точно не знала этого. Как-то он сказал, что отсутствие яркости в ее характере как белый лист оттеняет его собственную яркость. Она не обиделась. Она уже давно подозревала, что секрет ее притягательности для него — в ее пассивности. Не знала и другого — что же притягивает к нему ее, что вообще связывает ее с кем-либо, с чем-либо, какая невидимая нить удерживает ее в жизни. Эти вопросы оставались для нее без ответа.

Рухама не была подвержена депрессиям, не испытывала равнодушия к окружающему миру, просто она не обладала свойственной другим людям жизненной энергией.

«Отчужденная» — называли ее сотрудники кафедры. «Покорная» — сказал как-то Тирош, пытаясь объяснить отсутствие у нее вопросов, заранее обдуманных целей.

Вначале Тувье направлял ее жизнь. Он ее выбрал, поэтому она ответила на его ухаживания. Она нелегко сходилась с людьми, и они нередко отступали перед ее закрытостью. Тувье вел ее по жизни, он и привел ее сюда, а теперь в ее жизни появился Тирош.

— Если ты захочешь, чтобы я изменила свою жизнь, — сказала она ему однажды, — тебе нужно лишь потянуть за веревочку.

Так было вплоть до последних нескольких месяцев, когда что-то в их жизни начало меняться.

— Что с тобой? — так ответил Тирош на ее вопрос, почему он не хочет быть с ней постоянно. Он был поражен этим ее вопросом — раньше она такого желания никогда не высказывала.

— Эти стихи воссоздают картину, видимую внутренним взором автора, — услышала она голос Тувье и осознала вдруг, что он говорил беспрерывно уже минут двадцать, а она не слышала ни единого слова, — это текст герметический, слова в нем близки к их оригинальным значениям, текст построен как тайнопись, подобно книгам египетских жрецов. Однако особенность этих стихов в том, что их герметичность, зашифрованность — это не рецепт напитка бессмертия, не инструкция по созданию голема, не секрет тайны мироздания. Это не схема, а описание. Более того! Это описание некой картины, за которой читатель может следить и воссоздавать ее в своем воображении, перемещаться в ее пространстве и времени; будучи полностью оторванным от всякой реальности, он может населять эту картину образами и героями, двигаться в ней — в духовном и чувственном аспекте и даже в социально-политическом. Стихи находятся в поле высокого напряжения между миром реальности и миром чувств, между материальностью и духовным упрощением, создаваемым словом, и главное — между «потаенностью» и «открытостью» текста и показанной с его помощью картины. Читателю необходимо делать над собой усилие при чтении. Он вынужден постоянно совершенствоваться в понимании текста. Структура текста заставляет его изменить отношение к слову. И таким образом перед читателем постепенно вырисовывается тема: это стихи о духовном состоянии и бытии Человека.

Рухаму осенило вдруг, что слова ее мужа о поэзии Тироша ей интересны и даже почти понятны. Она вспомнила замечание Тувье о том, что только Тирош верно комментирует свои стихи.

Тувье отпил воды из стакана. Девушка, сидевшая рядом с Рухамой, тряхнула рукой, которой лихорадочно записывала каждое слово, сняла очки, старательно их протерла и продолжала писать.

— В заключение скажу лишь следующее, — продолжал выступающий. — Вопрос не в том, хорошие ли это стихи, а в том, почему и относительно чего они хорошие? То есть нельзя говорить об их имманентной ценности. Такой подход — одна из основных ошибок тех, кто ищет абсолютную ценность литературного произведения. Я не скажу ничего нового, но это факт: если у какой-либо вещи есть ценность, она постигается лишь в сравнении с другой вещью, отличной от первой. Утверждение, что ценность относительна, самой этой ценности не снижает. Напротив, относительность ценности и позволяет ей существовать. Вопрос «Почему эти стихи хорошие?» приведет нас к таким понятиям, как жанр, вид, языковая и литературная традиция в диахроническом аспекте, а также к вопросу о поэтике писателя в отношении своего времени, о культурных и исторических связях произведения — в синхроническом аспекте. Таким образом, слова «хороший» или «очень хороший» по отношению к стихам «Случайное путешествие к могиле моего сердца» превращают слова, сказанные по поводу стихов Бялика, в ценностный аргумент. Но эта оценка не вытекает из текста, она не связана со стихами логически. Слово «хорошо» приобретает значение теоретического термина и превращает его вдруг в аргумент: оно создает как бы логическую пропорцию между суждением и описанием.