Джонатан Литэм - Сиротский Бруклин

Вот тебе и хвастовство Тони его итальянскими предками! Минна заговорил о том, что мы сами подозревали – ничего особенного в происхождении Тони не было, он был таким же, как мы, а Минна знал все хитросплетения наших судеб, знал наших родителей и мог в любое мгновение представить их нам.

Иногда он посмеивался над нами, изображая из себя то всезнайку, то абсолютно невежественного человека – мы не могли отличить одного от другого. Однажды, когда мы были с ним одни, он сказал:

– Эссрог… Эссрог… Ну и имечко! – Он скривил гримасу и прищурился, словно пытался припомнить что-то или, возможно, прочесть фамилию на далеком манхэттенском небоскребе.

– Ты знаешь какого-то Эссрога? – спросил я испуганным шепотом. Мое сердце затрепетало. – Единорога ?

– Нет. Просто… Ты никогда не пытался посмотреть в телефонной книге? Не думаю, что там больше трех-четырех Эссрогов. Такая странная фамилия.

Потом, вернувшись в приют, я заглянул в телефонный справочник. Эссрогов было три.

Некоторые взгляды Минны на жизнь нельзя было назвать иначе чем странными. Эти странности проявлялись и в том, какие анекдоты он рассказывал, и в том, как он их слушал, и в том, как он иногда обрывал нас на полуслове. Мы научились вслепую бродить по лабиринту его предрассудков. Хиппи казались ему опасными и нелепыми, а также немного печальными в своих утопических заблуждениях. («Наверное, твои родители были хиппи, – сказал он мне как-то раз. – Поэтому ты и стал таким шутом, какой ты есть».) Гомосексуалисты представлялись Минне существами безвредными – недаром он и нас всех порой необидно подозревал в склонности к однополой любви. К тому же, как мы уяснили, быть «полупедиком» куда более стыдно, чем просто педерастом. Некоторые игроки в бейсбол, особенно члены команды «Мете» («Янки»– это, конечно, святое, но они нудные, а вот «метсы» – замечательно трогательные и человечные), были полупедиками, например, Ли Мадзилли, Расти Стауб, а позднее и Гэри Картер. К числу полупедиков относилось большинство рок-звезд, а также все те, кто отслужил в армии, но на войне не был. Лесбиянки в глазах Минны были мудрыми, таинственными и заслуживали уважения (ну разве мы, полностью полагавшиеся на суждения Минны о женщинах, могли спорить, ведь он сам испытывал к ним благоговение и робел перед ними?), хотя временами становились комично упрямыми или тупыми. Арабское население Атлантик-авеню было каким-то далеким и непонятным – как и индейские племена, населявшие нашу землю до Колумба. «Классические» меньшинства – ирландцы, евреи, поляки, итальянцы, греки и пуэрториканцы – были глиной жизни, правда весьма забавной, а вот черные и азиаты всех видов были умеренно вздорными и уж совсем не забавными (вообще-то пуэрториканцев тоже можно было бы отнести к этому второму классу, однако они оказались причисленными к «классическому» статусу благодаря мюзиклу «Вестсайдская история». Кстати, всех испаноговорящих Минна относил к «риканцам», даже если они были, к примеру, доминиканцами, как это часто бывало). Но врожденная глупость, умственная болезнь, а также сексуальное влечение – все это были электрические силы, заставлявшие глину двигаться, силы, оживлявшие человеческую жизнь и присутствовавшие – если вы умели распознавать их – в каждой личности, в каждом взаимодействии. Минна не допускал, что азиаты или чернокожие могут быть глупцами – но это была своеобразная форма расизма, а вовсе не уважения. Если ты не был забавен, то ты для него и не существовал. И потому лучше было быть полным идиотом, импотентом, лентяем, жадиной и шутом, чем пытаться объегорить судьбу или прятать свою сущность под жалким слоем тщеславия или спокойствия. Так и получилось, что я – настоящий шут – стал его талисманом, живым символом его веры.

Как– то раз я минут двадцать ждал Минну в складской конторе. И стал искать фамилию Эссрог в телефонном справочнике. А потом медленно крутил тяжелый диск телефона, пытаясь не перепутать нужные дырочки для пальцев. Кажется, до того времени я за всю свою жизнь звонил по телефону раза два.

Я попытался дозвониться Ф. Эссрогу, Лоуренсу Эссрогу, а также Мюррей и Аннет Эссрог. «Ф» не оказалось дома. По телефону Лоуренса ответил ребенок. Некоторое время я слушал, как он говорил: «Алло! Алло!» Мои голосовые связки оцепенели, а потом я повесил трубку.

Мюррей Эссрог к телефону подошел. У него был старческий дрожащий голос.

– Эссрог? – спросил я, а потом, отвернувшись от микрофона, прошептал: «Смотри, не забодай!»

– Да, это резиденция Эссрогов. Говорит Мюррей. Кто это?

– Бейлирог, – ответил я.

– Кто? – удивился он.

– Бейли.

Помолчав несколько мгновений, он осведомился:

– Итак, чем могу быть вам полезен, Бейли?

Я повесил трубку. А потом запомнил номера телефонов – все три. В последующие годы я никогда больше не переступал ту черту, которую перешел в разговоре с Мюрреем, – никогда не подходил к их домам, никогда не обвинял их в родстве с балаганным шутом, никогда даже не представился. Но у меня появился целый ритуал, в соответствии с которым я набирал их номера и вешал трубку после тика-другого. Или довольно долго слушал дыхание еще одного Эссрога.

Вот какая история (правдивая, а не шуточная, хотя ее так часто повторяли, что ее можно было принять за забавный анекдот) произошла с копом, работавшим на Корт-стрит. Парень он был разбитной и не любил перерабатывать. Обычно этот коп разгонял вечером тусовавшуюся у баров молодежь. Если на его замечания молодые люди пытались что-то объяснить или оправдаться, он отвечал: «Да, да. Идите давайте отсюда, на ходу расскажете, что вы тут делали!» Минна был в восторге от этого копа. И я, услышав эту историю, окончательно разобрался в характере и настроениях Минны. Я понял, что он нетерпелив, что получает удовольствие от сжатой фразы, хлесткого словца. Ему казалось, что даже самые простые вещи могут стать более смешными и выразительными, если их соединить. Минна любил разговоры, но презирал объяснения. Нежности и ласковые словечки он выносил только завернутыми в фантик оскорбления. Причем высшим шиком считалось оскорбление самокритическое; идеально, если оно было замешано на бруклинской уличной философии или рождалось в результате какого-то долгого спора. А все разговоры лучше было вести на лету, на улице, в промежутках между действиями: мы учились рассказывать о себе на ходу .

Несмотря на то, что имя Джерарда Минны было напечатано на визитной карточке компании «Л amp;Л», мы видели Джерарда только два раза, причем не при погрузочных работах. В первый раз мы встретили его в 1982 году, в доме матери Минны, на Рождество.

Карлотту Минну звали Старой Печкой. Судя по словам Минны, под этим именем ее знал весь Бруклин. Она была кухаркой, работавшей в собственной квартире, готовя множество порций соте из овощей, фаршированного перца, разливая по банкам суп из требухи, за которыми у ее дверей постоянно выстраивалась целая очередь покупателей. Большей частью то были женщины-соседки, не успевавшие готовить сами, или одинокие мужчины – молодые и пожилые, игроки в гольф, уносившие тарелки с едой с собой в парк, любители бегов, которые брали с собой еду на ипподром и ели, стоя рядом с беговыми дорожками, парикмахеры, мясники и подрядчики, которые поглощали приготовленную Старой Печкой еду, сидя на больших ящиках у черных дверей своих заведений. Котлеты они складывали пополам, как вафли, и жадно набрасывались на них. Как они все угадывали, когда еда будет готова и по какой цене будет продаваться, я так никогда и не понял. Наверное, у Старой Печки была телепатическая связь с ее клиентами. Она действительно готовила на старой печке, а также на небольшой эмалированной заляпанной пригоревшими соусами плите с четырьмя горелками, где в кастрюльках вечно булькала какая-то еда. Гигантская печка никогда не остывала, и вся кухня светилась, как от жара доменной печи. Да и сама миссис Минна на вид казалась испеченной – ее лицо потемнело и сморщилось, как подгоревшая булочка. Случая не было, чтобы мы пришли к ней и у ее дверей не стояло бы нескольких покупателей. Миссис Минна всегда упаковывала и нам с собой полные судки еды, хотя я никак не мог взять в толк, как ей это удавалось: она никогда не готовила лишнего и зря не тратила ни щепотки муки. Когда мы приходили к ней, Минна сам начинал бурлить, заводясь от собственных разговоров. Он весело подшучивал над всеми, кто собирался в квартире – над мальчиками-посыльными, постоянными клиентами, незнакомцами (если допустить, что в доме оказывались люди, которых Минна не знал), пробовал все блюда и давал советы по приготовлению каждого из них, отщипывал кусочки от всех составных частей и катал шарики из теста. При этом Минна умудрялся щекотать и ласкать Карлотту, он то и дело поглаживал ее щеки и уши, отряхивал муку с ее смуглых рук. Она же редко – во всяком случае, на моих глазах – принимала его знаки внимания или вообще замечала его присутствие. И ни разу при мне Карлотта Минна не произнесла больше одного слова.