Борис Старлинг - Видимость

"Конечно, у меня есть." Герберт не хотел говорить где.

"Ну тогда. Сейчас Шаббат. Ой!" Ханна открыла ящик, достала две свечи, поставила их в подсвечники, уже стоявшие на столе, и зажгла их. На мгновение Герберт был удивлен ее ловкостью, а затем понял, что, возможно, это было не так уж сложно на домашней территории; он, вероятно, тоже мог бы найти большинство вещей в своей квартире с завязанными глазами.

Герберт открыл рот, чтобы узнать о свечах, и Ханна ответила на его незаданный вопрос. «К началу Шаббата. Закат, так что я должен был сделать это несколько часов назад. Вы зажигаете их только тогда, когда видите на небе три звезды, но люди говорят, что туман плох, поэтому у нас может быть одна неделя без Шаббата, потому что мы не можем видеть три звезды. Для меня я никогда не вижу трех звезд. Или две звезды, или одна звезда ». Она снова засмеялась, будучи самым счастливым человеком, которого он встречал за весь день.

«Вы шутите о слепоте?» - сказал Герберт.

Ханна посмотрела на него так, словно он был самым глупым человеком на земле. "Конечно. Я шучу, или сойду с ума. Быть слепым лучше, чем злиться, не так ли?

Герберт вспомнил мрачную решимость, которую Ханна проявила утром в Длинной воде - этим утром было все? Похоже, они знали друг друга намного дольше - и поняли, что ее шутки о слепоте были фальшивкой, искренней, но тонкой, наложенной на глубокую вену гнева калек внутри. Она могла смеяться над своей слепотой, чтобы не сойти с ума, но смех не равнялся смирению. Напротив, она направила свой гнев, подпитывая решимость своей независимости.

"У тебя не плохой день?" - спросила она, немного удлиняя неопределенный артикль, чтобы он больше походил на ав.

"О, ты знаешь. За ним гнались по Хайгейту трое парней. Спрятался на кладбище. Подрался с русским. Обычные дела, которые вы делаете в свой день рождения ».

Оно выскользнуло, как будто слово против его воли. Он не хотел ей говорить.

"Ваш день рождения?"

"Да."

"Сколько лет?"

"Тридцать пять."

«Тридцать пять - хороший возраст. Достаточно опыта, достаточно энергии ».

Герберт иногда сомневался в обоих.

Он ожидал, что она спросит, нет ли ему ничего лучше, чем пообедать с незнакомцем в день его рождения, но вместо этого она просто сказала: «Все это, ты делаешь для покойника, да?»

"Да."

Ханна положила руки на спинку стула и изящно села.

«На каком языке вы говорите с этими мужчинами?» - спросил Герберт, тоже сидя - хотя он не мог избавиться от чувства, с чуть меньшей самообладанием, чем она проявляла.

"Венгерский."

Перед ним появилась тарелка с едой, пахнущая восхитительнее всего, что он когда-либо ел. «Вы из Венгрии?»

"Да."

"Твой английский очень хорош."

«Вы лжете, но спасибо».

«Это не ложь».

«Я в порядке с английским. Я тебя понимаю, ты меня понимаешь. Я прислушиваюсь к языку, пожалуй, больше, чем к людям со зрением. Я слышу лексику, грамматику, акценты. Но я говорю с венгерского, переведенного на английский, а не с английского. Вы понимаете?"

Герберт кивнул, движение, которое для Ханны выдало его молчание.

«Представьте меня как радио», - засмеялась она. «По радио ничего не видно. Так что кивнуть или покачать головой - бесполезно ».

«Да», - сказал Герберт, зная или, по крайней мере, надеясь, что Ханна смеялась вместе с ним, а не над ним. "Я понимаю."

Кто-то поставил перед ней тарелку. Без тени смущения Ханна склонилась лицом к столу и обнюхала его по всей окружности, видя - точнее обнаруживая, - что где было. Тот, кто служил ей, знал ее нужды, видел Герберт; еда была расставлена ​​как на циферблате.

Он посмотрел на свою тарелку. Были блины с грибами, печень с инжиром, дикий рис и картофельное пюре, курица с абрикосом и салат из капустных орехов. Чтобы добиться всего этого при еще действующем нормировании, Ханна или ее сограждане венгры, должно быть, проявили еще больше изобретательности, чем он думал.

«Давай поедим», - сказала Ханна. «До субботнего ужина все может подождать».

То, что она венгерка, само по себе ничем не примечательно, подумал Герберт. Британия была хранилищем беженцев со времен войны. Поляки, чехи, греки-киприоты и испанцы пробились туда, спасаясь от преследований и того хуже, и теперь к ним присоединились первые волны колоний, от которых Британия избавлялась с некоторой поспешностью.

Конечно, не все одобряли. Ни один пансион не казался полным без таблички на двери, гласящей: «Ни черным, ни ирландцам, ни собакам».

Герберт задался вопросом, за сколькими друзьями Ханны он наблюдал, расспрашивал или иным образом проверял в течение своих лет в Five. Служба в целом опросила почти четверть миллиона беженцев из Восточной Европы за последние пару лет, из которых три тысячи были предназначены для немедленного интернирования в случае войны с Советским Союзом.

Возможно, некоторые из них тоже работали с МИ-6. В разведывательном сообществе не было секретом, что Шестая подталкивала венгерских диссидентов через границу в британскую зону Австрии, где они обучали их сопротивлению в рамках подготовки к будущему восстанию против советской оккупации.

«Ты когда-нибудь ел мацу?» - спросила Ханна.

"Никогда."

"Вот." Она протянула Герберту кусок чего-то похожего на грубое печенье. «В первый раз, когда он у меня есть, раввин на скамейке в парке дал мне его. Знаешь, о чем я его спрашиваю? "Кто пишет эту чушь?"

Она снова засмеялась, громко и заразительно. Он чувствовал, что если бы Герберт смог разлить хотя бы часть ее жизнерадостности, он мог бы вылечить половину столичных болезней одним ударом.

Ему потребовалось время, чтобы понять шутку, а потом он засмеялся вместе с ней.

Он также задавался вопросом, была ли эта шутка против ее слепоты, в дополнение к тому, что он заметил раньше, своего рода защитным механизмом от нежелательной симпатии или, возможно, способом Ханны проверять людей и видеть, из чего они сделаны, когда это происходит. пришел к чувствительности и чувствительности.

Герберт ел быстро, жаждал такой восхитительной еды и не мог следить за болтовней вокруг него. Ханна, напротив, задерживалась над каждым глотком, нюхала вилку, держала во рту, обильно жевала перед тем, как проглотить.

«Ханна Мортимер - не совсем еврейское имя, - сказал Герберт, когда она закончила.

«Это не мое имя при рождении. Я родилась Ханна Моисей ».

"Почему ты изменился?"

«Почему кто-то меняет свое имя? Чтобы казаться менее чуждым ». Она слегка покатила кончиком языка. «Чтобы изменить свою удачу, если старое название принесет неудачу. Евреи всегда меняют свои имена ».

"Они делают?"

"Всегда. Ашер становится Арчером; Дэвид Дэвис; Джейкоб Джексон; Леви Льюис… »

Герберт перестал слушать, потому что он все еще думал о том, что она сказала пару предложений назад, о судьбе несчастья.