Борис Старлинг - Видимость

«Послушайте, - сказала она. «Если мне нужна помощь, я прошу».

"Я только пытался ..."

"Я знаю. И благодарю вас. Но вы делаете наоборот. Ты хватаешь меня за руку, я теряю равновесие - плохо, когда ты пытаешься меня направить. Я держусь за тебя, лучше. Вот." Она схватила Герберта за руку чуть выше локтя. «Ах, шерсть. Мой любимый цвет."

Герберту понадобилось время, чтобы понять, что это шутка. Затем они двинулись в путь, а он гадал, сможет ли странная смесь солнечного восторга и ослепительного неповиновения Ханны каким-то образом физически осветить им путь сквозь мрак.

«Это странно, - подумал Герберт; каждый раз, когда он уходил в туман, он казался настолько плотным, насколько это возможно, не затвердевая в бетон. И все же он, казалось, сгущался час за часом. Это было похоже на прогулку по манной крупе. Он чувствовал себя слепым; Ханна, несомненно, была той, для кого эти условия были нормальными.

Она усмехнулась, когда он сказал ей это.

«О, Герберт. Вы как все люди со зрением - думаете только глазами. Остановись на мгновение. Слушать."

Он так и сделал. Было жутко тихо.

"Что ты слышишь?" она спросила.

"Ничего."

"В яблочко. И я нет. Не вижу и не слышу нас обоих. Моя любимая погода - как ты думаешь?

"Понятия не имею".

"Угадать."

"Солнечный свет?"

Она смеялась. «Вы предсказуемы. Вы говорите "солнышко", потому что это ваше любимое слово. Вы думаете, что все думают так же, как вы. Нет, не спорю, верно. ОК, попробуйте другой способ; какую погоду вы ненавидите больше всего? Разумеется, не считая этого тумана.

«Дождь. Все ненавидят дождь ».

"Не я. Я люблю дождь."

"Ты сделаешь?"

"Конечно. Дождь заставляет меня видеть. Каждая поверхность, на которую он попадает, звучит по-разному; крыши звучат иначе, чем стены, кусты - газоны, заборы - тротуары. Он плещется в лужах, бежит по сточным канавам, шипит, когда машина

делает спрей. Rain - это оркестр, и оркестр, где я знаю каждый инструмент. Для меня мир невидим, пока я не прикоснусь. Но дождь заставляет все иметь… иметь, как вы говорите…? » Она остановилась в поисках нужного слова.

"Контуры?" - предложил Герберт.

"В яблочко. Края. Это цветное одеяло поверх того, что было невидимым. Раньше это делало что-то целым на части. Это выводит меня из изоляции и приводит в мир, как вы считаете само собой разумеющимся. Когда вы говорите людям «хороший день», для меня это ужасный день. Для меня хороший день - это то, что ты ненавидишь: ветер в лицо, гром, как крыша над головой. Это то, что я люблю, Герберт. Без них ничего ».

Герберт смотрел на ее лицо, когда она все это говорила. Он никогда не чувствовал такого отчаяния, чтобы его поглотили, и в то же время так осознавал свое одиночество.

«О, - внезапно сказала она. «Думаю, мы проиграли. Это твоя вина, заставь меня так много говорить ».

"Моя вина? Я…"

Она смеялась. «Я шучу, Герберт».

Они были рядом с большим каменным блоком. Похоже, постамент. Когда Герберт поднял глаза, он увидел длинную рифленую колонну, исчезающую в тумане над их головами, как будто это был трюк с индийской веревкой.

«Мы на Трафальгарской площади», - сказал он. «Нельсон где-то в облаках».

"Трафальгарская площадь? Мы ошиблись, нет ошибки ».

Герберт вспомнил, что Колонна Нельсона стояла наверху бункера, якобы для того, чтобы укрыть правительство в случае ядерного удара. Были и другие под Хай Холборн, Джадд-стрит в Блумсбери и Мэйпл-стрит в Фицровии. Страх перед превентивным советским ударом был вполне реальным.

Пока они шли, Герберт мысленно пытался разобраться в том, что он теперь знал.

Стенснесс назначил три встречи на вечер четверга у статуи Питера Пэна: Казанцев в шесть тридцать, Папуорт в семь и де Вер Грин в семь тридцать.

Все трое мужчин утверждали, что они пошли к статуе в соответствии с инструкциями, и что Стенснесс не явился ни за одним из них.

Однако примерно в то время он, должно быть, был в Кенсингтонских садах; как де Вер Грин нашел его мертвым где-то между семью тридцатью и десятью восьмым, когда Элкингтон обнаружил тело.

Если, конечно, кто-то не убил Стенснесса где-то еще, а затем утащил его в Длинную Воду.

Нет. Это было маловероятно, особенно в быстро сгущающемся тумане. Герберт знал, что следует опасаться чрезмерных осложнений. Если она ковыляла и крякала, то, вероятно, это была утка.

Так каковы были возможности?

Во-первых, Казанцев лгал, а Стенснесс устроил их встречу. Потом либо Казанцев убил его, либо это сделал кто-то другой после ухода Казанцева.

Во-вторых, Папуорт лгал, а Стенснесс устроил их встречу. После этого, как с Казанцевым: либо Папуорт убил Стенснесса, либо это сделал кто-то другой после ухода Папворта.

В-третьих, де Вер Грин лгал, а Стенснесс устроил их встречу.

Здесь все было немного иначе по двум причинам: де Вер Грин сказал, что нашел тело (что, конечно, не исключало его из убийства); и, как любовник Стенснесса, де Вер Грин, возможно, имел больше причин, определенно более интуитивных, чтобы утопить Стенснесса, скажем, в гневе после любовной ссоры.

И если де Вер Грин был убийцей, то это принесло с собой целый ряд проблем.

Во-первых, его история с Гербертом, которая вряд ли помогала Герберту утверждать, что он беспристрастен.

Затем вопрос о покое де Вер Грина. В сложившейся ситуации де Вер Грин был готов к сотрудничеству по одной из двух причин. Если он был невиновен, потому что хотел сохранить в тайне свое собственное преступление гомосексуализма; и если он был виновен, потому что он надеялся, что Герберт никогда не найдет достаточно доказательств, чтобы быть уверенным в его виновности.

Однако, если Герберт когда-либо найдет такие доказательства, де Вер Грину нечего будет терять, и тогда влияние Герберта на него прекратится.

Была и четвертая возможность: все они говорили правду, а Стенснесс был убит четвертой стороной, которая не была столько известным неизвестным, то есть чем-то, о чем Герберт знал, что он не знал, - как неизвестным неизвестным, тот, которого он даже не знал, что он не знал, поскольку это вводило бы совершенно другой уровень в дело, о котором он не знал.

Эта последняя перспектива так расстроила его, что он на время перестал думать.

«Это уже слишком», - сказал Герберт Ханне. "Скажите что-то. Забудьте об этом ».

«Я вспоминаю гороховый суп 1948 года. Я помню, как лондонцы переносят такие туманы, они не беспокоятся о них. Вроде землетрясение или вулкан. Более того, в этом есть гордость, странная гордость. Мы живем в прекрасном городе, так что, возможно, время от времени туман - это плата. Раньше туман называли «особенным Лондоном», не так ли? Это гордость за этот термин. Люди теперь говорят о деньгах и, правильное ли слово, «гадость»? »

«Гадость - это деньги».