Борис Старлинг - Видимость

его квартира приобрела в желательности своего местоположения то, чего ей не хватало по размеру - и когда он подошел к входной двери, он увидел сквозь туман, что кто-то стоит на

тротуаре снаружи.

«Ты выглядишь так, как я себя чувствую», - сказал женский голос, когда он подошел достаточно близко, чтобы разглядеть ее черты. «Я могу чем-нибудь помочь?»

Герберт улыбнулся. Это была Стелла, старейшина пирожных на Шеперд-Маркет, всемирно известная как «Старый работорговец» - имя, наделенное любовью или желчью, в зависимости от того, встречался ли кто-нибудь с ее солнечной стороной или ее темной. Она могла быть проницательно понимающей и горько смешной, но за фасадом сложенные губы и волны тупости в глазах выдавали ее.

Сегодня вечером ее макияж выглядел так, как будто его нанес штукатур. Темные корни пробивались сквозь ее сильно обесцвеченные волосы. Дело явно шло медленно.

Возможно, приличия должны были побудить Герберта вежливо, но твердо дать ей отпор. Материальная слабость заставила его мрачно последовать за ней наверх.

Вне офиса Стелла была ближе всего Герберту к другу; на семь лет старше его, возможно, она была странным образом, в котором старшая сестра отказала единственному ребенку. Она также была, что довольно не впечатляюще, размером его сексуальной жизни.

Эта часть разбирательства, как обычно, завершилась в короткие сроки. Стелла, как обычно, рассказала о старейшей профессии в мире, столкнувшись со вторым по возрасту, и Герберт столь же привычно ответил, что он больше не шпион, и что даже если бы он когда-либо был одним из них, он не мог бы ей сказать. Это была рутина такая же старая и обвисшая, как кровать, на которой они валялись, с явной тусклостью.

Он вытащил из кармана пару фунтовых банкнот и протянул их. Он всегда платил; если он должен был быть у нее в долгу, он хотел, чтобы это было за ее дружеские отношения, а не за ее услуги. Соответственно, она никогда не симулировала экстаз, и он хотел бы, чтобы она это сделала, не больше, чем он ожидал, что бакалейщик передаст свои покупки с пронзительными криками фальшивой рапсодии.

Снова одетая, Стелла погладила Герберта тыльной стороной ладони по щеке.

«Будьте осторожны в своих желаниях», - сказала она.

Это было одно из ее любимых высказываний, и он знал, чем оно закончилось.

«Потому что это может просто случиться, правда?»

«Верно», - сказала она. "И мы бы не хотели этого, не так ли?"

В квартире Герберта было не о чем кричать; небольшая кухонная зона с фарфоровой раковиной, деревянной сливной доской и небольшим шкафом в самой прохладной части кладовой, которая служила лучшей вещью после холодильника. Картины на стене гостиной были простыми, а мебель еще проще; на большинстве изделий был знак «Полезность», предназначенный для молодоженов и тех, чьи дома были разрушены войной. Как они здесь оказались, можно было только догадываться, и Герберт не очень-то хотел пытаться это выяснить. Они пришли с квартирой, вот и все.

Там была одна ванная комната с унитазом высоко на стене и сидячей ванной, в которой было бы тесно для пигмея, и две спальни, обе достаточно маленькие, чтобы односпальные кровати в них выглядели большими. У Герберта была одна комната; его мать Мэри имела планы против другого на том основании, что она была больна и нуждалась в постоянном уходе, но Герберт до сих пор сопротивлялся. Жить с матерью было только для серийных убийц, гомосексуалистов и итальянцев.

Он задавался вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем он сдастся; поскольку она была больна, в этом не было сомнений. В то самое утро он отвез ее в больницу для Гая, и у нее снова начались проблемы с дыханием, и туман вряд ли ей поможет.

Он позвонил в больницу, просидел несколько минут, пока его звонок передавался с одного старого коммутатора на другой, и наконец дозвонился до дежурной медсестры в палате Мэри, которая сказала ему, что его мать спит и ее состояние не изменилось.

Он сказал, что приедет завтра, и медсестра пообещала передать сообщение.

Засыпав в огонь лишний уголь, поставив его в ряд, чтобы обеспечить максимальное тепло, убедившись, что окна плотно закрыты от всего, что приходит извне, Герберт остался один с тишиной.

Он думал о своих коллегах, которые находили тепло в прессе тел своих жен и сиянии защиты своих детей, которое каждый мужчина носил в себе как первородство, и не в первый раз размышлял о всех истинах, в которых он искал. его работы, самые бесспорные из всех, также было легче всего найти; что именно потому, что он был один, он мог позволить себе искать, и что он был одинок не потому, что он решил быть, а потому, что каждый поворот его жизни гарантировал это.

Элкингтон уже был там, вместе с множеством других, среди которых был Фью и Заяц.

«Ужасный, этот туман, абсолютно ужасный», - с удовольствием сказал Элкингтон. «Копперы отказываются от своих автомобилей в пользу велосипедов или собственных ног. Речная полиция привязала свои лодки и патрулирует берег. Захватчики будут быстро убирать урожай, сэр, запомните мои слова. Вряд ли он мог казаться более взволнованным.

Со своей стороны, Герберт мог бы обойтись без особого вида злорадства Элкингтона сегодня утром. "Где дайвер?" он спросил.

«Прямо здесь, сэр». Элкингтон указал на молодую женщину рядом с ним. Герберт мог поклясться, что видел в этом жесте изюминку; а затем он вообще больше не думал об Элкингтоне, поскольку все его внимание было сосредоточено почти против его воли на женщине.

Дело не в том, что она была красивой - хотя она определенно была такой - скорее в том, что она казалась такой экзотической, такой несочетаемой в этом ледяном, окутанном туманом городе. Ее кожа была оливковой под волосами, черными как ночь; Герберт увидел миндалевидные глаза, нос - изящную орлиную сторону, губы - как слегка пухлые подушки. Она была невысокой и стройной, но что-то в ее осанке указывало на жилистую силу. Она могла бы быть библейской королевой, рано взошедшей на свой трон. На вид ей было чуть больше двадцати.

«Детектив-инспектор Смит, познакомьтесь с Ханной Мортимер», - сказал Элкингтон.

Ханна протянула Герберту руку, чтобы она пожала, но на три дюйма промахнулась с его пальцами. Ее глаза не сфокусировались на точке над его левым плечом.

«Мне поможет, если ты что-нибудь скажешь», - сказала она.

Иностранный подшерсток ее акцента - восточноевропейского, подумал он - не мог полностью скрыть намек на дерзость в заявлении. Элкингтон застыл в смущении; Герберт подавил абсурдное желание рассмеяться.

- Как поживаете, мисс Мортимер? он сказал.

Ее слепые глаза слегка повернулись к его лицу, как если бы она была радиоастрономом, принимающим ответные сигналы.