Адольфо Касарес - Ненависть любви

Комиссар Аубри держал в руке огромного забальзамированного альбатроса.

Шея птицы была перевязана зеленой лентой, а на ней висела фотография мальчика с надписью: «МОИМ ДОРОГИМ РОДИТЕЛЯМ НА ПАМЯТЬ О МИГЕЛЕ». В белоснежной груди птицы, казалось, ныла, как сердце, тоска по тем дням, когда солнечный свет, «тень богов», ярко озарял этот берег моря, — дням, которые теперь погребены для нас под толщей песка.

В том же сундуке мы нашли немного мышьяка, завернутого в газетную бумагу. Уже почти двадцать минут комиссар Аубри, Андреа и я осматривали комнату Мигеля.

Комиссар спросил Андреа:

— Как вы думаете, Мигель без посторонней помощи мог забальзамировать альбатроса?

— Думаю, да, — ответила женщина. — Он провел детство…

— По каким причинам он мог скрывать это? — перебил ее Аубри.

— Он знал, что мне это не понравится. В этом доме ему не позволяли мучить животных. Я считаю, жестокость в детях надо пресекать.

Аубри показал ей пакетик мышьяка:

— Вы знали, что у мальчика есть яд?

Андреа не знала. Не знала она и того, что яд использовался для таксидермии и для хранения водорослей.

Комиссар отпустил ее. Мы остались вдвоем и стали обдумывать, есть ли связь между нашими находками и смертью Мэри. В цепочке, которую мы стремились восстановить между причиной и следствием, не хватало одного, решающего, звена. Мэри умерла от другого яда — не от мышьяка.

Корнехо пришлось еще раз «предъявить» нам «леденящий душу» поцелуй мальчика, чтобы Аубри обратил наконец внимание на мой рассказ о чучеле альбатроса. С того момента я получил подобающий мне статус и Аубри стал советоваться со мной обо всем. Против такого способа ведения следствия нашлось бы много возражений. Например, почему Аубри не снял отпечатки пальцев? Почему не велел сделать вскрытие? Добавим еще: только деревенский детектив выбрал бы в доверенные лица совершенно незнакомого человека. Впрочем, на все эти претензии легко ответить. От отпечатков пальцев пользы было бы не много (наверняка все мы наследили в комнате); вскрытие показало бы лишь то, что все и так знали (отравление стрихнином); и, наконец, я не какой-нибудь там человек со стороны. Манера обсуждать дело «по-семейному» тоже имеет свои преимущества: дух взаимного доверия постепенно притупляет осторожность преступника.

Маннинг постучался в дверь с нелепой робостью. Он хотел сообщить нечто важное — надо же, он осмелился произнести слово «важное»! Я с удовольствием выслушал ответ комиссара:

— Умоляю вас: потерпите с вашим откровением, пока мы не выпьем чаю.

После чая все ушли из столовой, кроме Атуэля, Аубри, Монтеса и меня.

— Итак, послушаем, что нам имеет сообщить доктор Маннинг, здесь присутствующий.

— Гипотезу, которую я хочу предложить, я уже обсудил с сеньором инспектором Атвеллом.

Сначала мне показалось, что я не расслышал. Потом, благодаря этой фразе, мир стал стремительно трансформироваться: привычное и знакомое превращалось в таинственное и опасное. Я едва сдерживал раздражение. Только все повторял: «Атуэль, Атвелл…» [19] «Атуэль, Атвелл…» — Атвелл — английское звучание фамилии Атуэль. По-испански эти фамилии читаются одинаково, несмотря на различное написание.

Маннинг продолжал:

— Тут нет никакой моей заслуги. Это чистая случайность. Как вам известно, вчера утром я провел много времени в комнате сеньориты Мэри. Стол был завален бумагами. Случайно на листке, вырванном из блокнота, я прочитал фразу, которая привлекла мое внимание. Возможно, я придал ей слишком большое значение: я ее записал. Поднявшись в столовую, я прочитал ее Атвеллу.

Комиссар Аубри затушил в пепельнице только что зажженную сигарету.

— Упреки не в моем характере, инспектор, — заявил он, — и все же почему вы мне ничего не сказали? Узнав, кто вы такой, я бы сразу попросил вас о сотрудничестве.

— Зачем бы я стал досаждать вам версией, в которую и сам-то не верил? Но не будем застревать на процедурных вопросах. Важен результат. Пусть Маннинг нам его сообщит.

— Возможно, вы не заметили того листка, потому что машинистка убрала на столе, — объяснил тот. — Там были отпечатанные страницы и написанные от руки. Эти последние содержали перевод книги Майкла Иннеса [20] Иннес Майкл (1906–1994) — английский писатель, автор детективов. , над которым работала сеньорита Гутьеррес. Листок лежал на столе, но текст был малоинтересный, так что, наткнувшись на него, вы вряд ли стали бы читать.

Комиссар тяжело дышал. Было заметно, что он заранее настроен против версии.

Маннинг продолжал:

— Фраза, о которой я говорю, либо являлась выдержкой из текста книги, либо запиской сеньориты Гутьеррес. Первое было легко выяснить. В тот вечер, перед смертью, сеньорита сказала нам, что у нее в комнате целая библиотека из книг, которые она перевела. Я попросил у инспектора позволения ознакомиться с рукописями. Он сказал мне, что мы не имеем права к ним прикасаться. Разрешения прочитать уже опубликованные книги я добился: все-таки их нельзя назвать личными бумагами. За два вечера я прочитал оригинал романа, который переводила сеньорита, и значительную часть других, уже переведенных, книг. Остальные прочел инспектор. Мы действовали вполне осознанно и знали, что ищем. Можем вас заверить, что ни в одной из книг той фразы нет.

Воцарилось молчание.

Наконец комиссар воскликнул:

— Уважаемый инспектор! Какая странная манера сотрудничать со своими коллегами!

По его тону чувствовалось, что он глубоко задет, а также что он понял Маннинга, но не испытывает ни малейшего интереса к его версии. Что до меня, то я едва сдерживал любопытство (и, честно говоря, горжусь этим: прочность нашей связи с жизнью измеряется силой наших страстей). Я стал умолять Маннинга не тянуть и прочитать нам наконец эти слова — ключ, открывший ему и Атвеллу то, что для нас все еще оставалось тайной.

— Вот что написала сеньорита Гутьеррес перед смертью, — монотонно проговорил Маннинг и прочитал по бумажке:

«С болью объявляю о своем решении, потому что слишком хорошо знаю, как оно ужаснет вас, а если что-то и могло бы побудить меня отказаться от моего твердого намерения, то это только наша долгая дружба и мысль о вашем добром ко мне отношении и привязанности. Но все оборачивается так, что мне не остается ничего, кроме как попрощаться с этим миром и покинуть его».

Удел всех нас, писателей, повинующихся призванию, а не жажде наживы, — непрестанные поиски предлога оттянуть момент, когда мы беремся за перо. С какой услужливостью жизнь подсовывает нам эти предлоги и с какой деликатной готовностью она идет на поводу у нашей лени! Очарование неясности — самоубийство или убийство? — пропало. Вопрос был исчерпан. Настало время вернуться к исходной точке. Я заперся в тишине своей комнаты, погрузился в уютные объятия мягкого кресла, открыл девственно чистую тетрадь и книгу Петрония. Тут я подумал о Мэри.