Борис Сударушкин - По заданию губчека [Повесть]

Тихон взял револьвер, убедился — барабан пустой. Спросил:

— Где пушку нашли?

— А ты что за фигура? — хорохорился Беня-шулер.

Тихон объяснил, зачем он и рабочие пришли в блатную республику, рассказал о колонии в Волжском монастыре.

Беня-шулер решил за всех:

— Не, это нам не подходит, мотай отсюда.

— Вместе будем мотать, до самого монастыря. Шмотки твои? Забирай, — Тихон кинул папаху и японский мундир Чинарику.

Тот боязливо покосился на Беню-шулера, но спорить с чекистом не стал, оделся, накинул и шинель.

Револьвер Тихон сунул в карман, игроков вывели из теплушки. Беня-шулер погрозил Пашке кулаком:

— Лягавым продался, падла?! Под землей найду, наколю на перо.

Пашка ощетинился ежом, хотел что-то сказать и не успел, — мелькнув желтыми ботинками, Беня-шулер метнулся в сторону, скрылся в лабиринте разбитых вагонов.

Тихон бросился было за ним, но понял: искать его здесь бесполезно. Заметил — Пашка и игроки обрадовались бегству главаря. Спросил, чей револьвер.

— Беня-шулер на банк поставил, — ответил Чинарик. — Гад буду — крапленые карты подсунул, все банки срывал, зараза.

— Откуда у него револьвер?

— Дядька подарил, который у нас в теплушке три ночи ночевал.

— Что за дядька? — насторожился чекист.

— Беня-шулер для него по адресам ходил, узнавал, живут ли хозяева. Не иначе — домушник, — тоном знатока закончил Чинарик.

Больше о странном госте блатной республики он не знал, Вобла с Дылдой тоже ничего не добавили.

«Не связной ли от Перхурова? — подумалось Тихону. — Пора бы ему уже объявиться».

Построив беспризорников в колонну, рабочие повели их к Волжскому монастырю. После бегства Бени-шулера никто уже не порывался дать стрекача, возраст у граждан блатной республики был такой, что все новое, неизведанное было им интересно, потому и не разбегались. Разговоры вели «серьезные»:

— У Яшки Рыжего маруха была, графиней звали, все зубья золотые. Вот садится он с ней на извозчика…

— А кто это — Яшка Рыжий?

— Фартовый мужик! Вынимает из карманов пару шпалеров, вкатывается к буржую: «Граждане-господа-товарищи! Хоп-стоп, не вертухайтесь! Деньги на стол!»

— Кутенок твой Рыжий! Вот Сашка Ферт — это да! Его лягавые, двадцать человек, окружили, а он бомбами раз-раз! Золото мешками брал…

И плетется быль-небыль об удачливом налетчике — бред больной, испорченной фантазии.

Рядом с Тихоном, засунув руки в карманы грязного зипуна с оборванными рукавами, молча шел Пашка-хмырь. На одной ноге зашнурован проволокой ботинок, к другой веревкой привязана галоша, на голове суконный картуз без козырька.

— Бени-шулера не боишься? — спросил Тихон, чтобы завести разговор. — Вдруг найдет тебя?

— Финки я не боюсь. Чинарик болтал, ты у Бени наган умыкнул. Отдай его мне, начальник, а? — поднял мальчишка светлые, не по-детски серьезные глаза. — У тебя казенный есть, зачем тебе второй?

— А тебе зачем? Беню-шулера дырявить?

— Он — ботало пустое, только треплется. А этого дядьку, который у них в теплушке ночевал, я бы враз изрешетил.

Чекист удивился ненависти в голосе беспризорника:

— За что ты его так?

— Есть за что, — не стал тот объяснять.

Убедившись, что нагана ему не видать, словно воды в рот набрал, как ни старался Тихон разговорить его.

Кто-то в середине колонны тоненьким фальцетом с залихватской удалью запел:

Беспризорники дружно и озорно подхватили знакомые слова:

А Тихону вспоминалось, как босиком шагал по этой же дороге в толпе богомольцев, выполняя задание губчека, прислушивался к разговорам о чудесах, которые творила икона Волжской божьей матери, поддакивал, благостно вздыхал, крестил лоб.

Вот и монастырь с толстыми каменными стенами, над темной кедровой рощей в сером небе кружили черные крикливые птицы.

Защемило сердце, когда увидел дом церковного старосты Сафонова, — с заколоченными крест-накрест окнами, крыльцо с оторванными перилами. Вспомнил, как сидел здесь с Машей и гасли в небе последние лучи солнца, как шел потом с девушкой по узкой тропке и волновался, когда случайно касался теплой девичьей руки.

Из губчека старосту выпустили. Видимо, сбежал из родных мест подальше, а может, в городе устроился, ждет, не придут ли опять господа к власти.

Возле дома наместника монастыря, где арестовали Сурепова и Поляровского, колонну встретила ткачиха Минодора, представила Тихону худощавого мужчину с пасмурным бледным лицом. Это был учитель Сачков, назначенный директором колонии.

Вместе осмотрели дом наместника. На втором этаже ткачихи соломой набивали полосатые матрасы, на нижнем заволжские рабочие сбивали длинные столы и лавки — здесь оборудовали столовую.

Столяр Дронов узнал Тихона, скрипучим голосом ехидно спросил:

— Слышал, в большие начальники выбился?

— Еще нет, в рядовых хожу, — отшутился Тихон.

— Дело твое молодое, еще выслужишься. Ты там подскажи новым властям, чтоб на каждый завод, на каждую фабрику по чекисту назначили.

— Это зачем же?

— А вместо бывших хозяев. Без них порядку, смотрю, стало меньше, всяк сам себе хозяин. Так можно ой до чего избаловать людей. Вот Советская власть беспризорных берет на содержание, обувать, одевать и кормить обещается. А я б на месте советских начальников подумал, какое дело им в руки дать.

— Мы здесь школу откроем, ребятишкам учиться надо, — вступила в разговор Минодора.

— А я б в первую очередь мастерскую тут открыл, столярку например. Без труда учебой только новых барчуков плодить.

Ткачиха посмотрела на директора колонии:

— Хорошая мысль! А как вы считаете, Герман Васильевич?

— Надо подумать, — сухо ответил тот и отвернулся, как бы давая понять, что такие важные вопросы мимоходом не решают.

Вернувшись в губчека, Тихон доложил начальнику иногороднего отдела, как прошла облава, о госте блатной республики, о том, за что Беня-шулер получил наган. Это сообщение заинтересовало Лобова, он согласился — загадочный гость мог быть связным Перхурова.

Однако прошло еще несколько дней, а связной так и не появился.

И тут Тихона вызвал Лагутин, не приглашая сесть, рассказал, что ему позвонили из Екатерининского госпиталя — возле дороги на Волжский монастырь подобрали мальчишку без сознания, с ножевой раной. Сделали операцию, он пришел в себя и потребовал чекиста Вагина.

— Кто бы это мог быть? — опешил Тихон.

— А может, тот мальчишка, которого ты у милиционера взял?

— Пашка?! Да, наверное, он. Я побежал?

— Давай, Тихон…

Они угадали: в госпитале, где тяжело пахло карболкой и йодоформом, чекиста подвели к кровати, на которой лежал беспризорник Пашка. Грудь перебинтована, светлые глаза лихорадочно блестят, серые щеки впали.