Игорь Панчишин - По праву закона и совести [Очерки о милиции]

— А что, — принял шутку Федот, — по нонешним временам и я за молодца сойду, глядишь, и на меня спрос выйдет.

Может, впервые после стольких сумрачных лет в людских душах было так легко и покойно.

Внезапно вечернюю тишину разорвали выстрелы. Несколько вооруженных автоматами и винтовками мужчин, одетых в одинаковые темно-синие робы, выскочили на лужайку.

— Хальт! Хенде хох! — заорал один из вооруженных — высокий, с впалыми щеками, направив дуло винтовки на сбившихся в кучу людей. — Сымай пиджак, шнель! — повел он стволом в сторону одного из парней.

Пока двое из пришельцев держали людей под прицелом, остальные отбирали у сельчан самое ценное. У одной молодухи сорвали с руки часы, с другой стащили платок, у парней отобрали пиджаки, у деда Федота вырвали кисет с табаком.

До поздней ночи бандиты — а это были люди Борисова — ходили по избам, забирали муку, мясо, яйца, одежду. Когда наконец они оставили деревню, дед Федот доплелся до дома, сел на лавку и, закрыв лицо руками, глухо застонал:

— У-у, изверги! Знают, что в деревне нет мужиков. Нешто те дали бы так над людьми изгаляться?

После набега на деревню Борисов увел своих людей на Семеновское болото — место, облюбованное ими несколько дней назад. Расположились на бугре, окруженном со всех сторон топью. Бобров и Федоров развели костер, стали варить в притащенном из деревни чугунке мясо. Остальные лежали, развалясь в траве, отдыхали. Чуть в стороне, положив рядом автомат, прикорнул у куста Никифоров. Тяжкие думы одолевали его. Еще каких-то два дня назад он был вольной птицей, сам себе голова. Оторвавшись тогда ночью от сокамерников, он добрался до деревни, где жила сестра Ольга, сутки отсыпался и, нагрузившись продуктами, ушел в лес, где отыскал землянку — одно из своих прежних пристанищ. Черт же его дернул заявиться позавчера к Ольге: захотелось попариться в баньке. И там, на околице деревни, он столкнулся лицом к лицу с Борисовым. Тот вышел из-под овина, широко расставил ноги, растянул в улыбке щербатый рот. Краем глаза Никифоров увидел, как из ближних кустов выбрались Бобров, Александров, Федоров, Урка и остальные его недавние соседи по тюремной камере.

— Ну вот, браток, и свиделись снова, — весело проговорил Борисов, все так же не двигаясь с места. — Куда ж ты запропал, браток, а? Аль нечистая сила увела тебя тогда от нас в другую сторону?

— Ногу я тогда повредил, а звать вас побоялся: вдруг погоня, услышат… — буркнул Никифоров, косясь на дробовик, который держал на изготовку Урка.

«Нет, не успеть сдернуть с плеча „шмайсер“, изрешетит дробью Урка», — подумалось тоскливо.

— Ногу, говоришь, повредил? — спросил насмешливым голосом Борисов. — А мы уж крест хотели на тебе поставить. Да вот зашли на всякий случай к твоей сестренке, спрашиваем тебя. Нету, говорит, Ивана, и знать не знаю, где он, говорит. Хотели было подаваться отсюда, ан, вишь, какая встреча вышла, — все больше веселился Борисов.

«Еще бы полчаса — разминулись, — чертыхнулся про себя Никифоров. — И откуда они узнали про Ольгу? Черт, да я же сам проболтался в камере, и деревню, кажется, называл», — вспомнил он тогдашний разговор и свою дурацкую откровенность.

— Ну вот что, Ваня, — продолжал Борисов, уже подойдя вплотную к Никифорову и снимая с его плеча автомат, — побегал ты в одиночку — и будя! Ребятами моими брезгуешь, што ли? — Борисов кивнул на ухмылявшихся в стороне бывших сокамерников. — Убегли вместях, вместях и держаться надоть. Так что извиняй, браток, забираем мы тебя с собой, а то, неровен час, опять к энкавэдэшникам подашься, тебе это не впервой, — уже под хохот остальных добавил Борисов, намекая на «сделку» Никифорова с начальником Пустошкинского отдела МВД Бекреневым, о которой, от нечего делать, тоже поведал сокамерникам сам Никифоров.

— Так что, образуем мы «лесное братство», как и порешили, — продолжал Борисов. — Веди нас теперича к своему ружейному складу, сам ведь хвастал, что есть у тебя такой, — закончил Борисов, забрасывая за спину автомат Никифорова.

Аппетитный запах мясной похлебки, тянувшейся от костра, прервал мрачные мысли Никифорова.

— Попугали мы колхозников сегодня здорово, — услышал он довольный голос Борисова. — Будут теперича знать наше «лесное братство»: заходи опосля этого в любую деревню и спокойно бери все, что хочешь, голыми руками, сами вынесут на порог. Я ж говорил: страху побольше нагнать на народ, тогда будут все как шелковые. Вот как наш Урка: гаркнул свое «Хальт!» — дед в валенцах аж присел с перепугу, небось в штаны напустил, — под гогот остальных веселился Борисов.

— Я еще в лагере пленных заметил, — продолжал он, — как Урка под немцев подделывался: «Шнель! Форверст! Битте шейне». Вот вишь, и пригодилось это счас. А как Урка ту старуху-то заставлял за упокой души фюрера молиться! — заржал Борисов, схватившись за бока.

Хохотали и остальные бандиты, вспоминая сцену, когда Урка, не найдя в избе ничего из съестного, поставил на колени согбенную старуху и орал на нее, тыча стволом винтовки в иссохшую грудь женщины: «Молись, старая курва, за светлой памяти фюрера!»

Слушая разглагольствования Борисова, Никифоров морщился. Нет, не такую он представлял себе жизнь на воле. Переждал бы, пока о нем забудет милиция, и — иди куда-нибудь подальше от этих мест, документы вот только какие-нибудь раздобыть бы. Может быть, и новую жизнь со временем начал бы Ваня Никифоров… А с Борисовым, Уркой и другими, которые, по всему видать, не остановятся и перед «мокрым» делом, ему не с руки, может все и «вышкой» кончиться.

— Вань, иди есть! — услышал Никифоров женский голос.

Он повел головой в ту сторону и увидел фигуру Зинки Ильиной, прибившейся к банде еще до появления в ней Никифорова. Плосколицая, на оба глаза косая, с неприятным голосом, одетая во все мужское, даже кепка на коротко остриженной голове, эта бесстыжая девка, невесть откуда появившаяся в их краях, вызывала у красавца Никифорова глубокое отвращение. Иван знал ее еще раньше, до своего ареста, это ее он имел в виду, когда говорил Бекреневу про разведчицу в том, несуществующем, бандитском отряде. Еще тогда, во время своих редких визитов в деревню, куда прибилась Зинка, Никифорова бесило, когда она бесстыже приставала к нему. И сейчас Зинка униженно искала с ним уединения, старалась положить ему лучший кусок.

— Гы-ы-ык! — сытно рыгнул объевшийся мясом Борисов. — Значитца этак: всем спать после удачного похода, а ты, Зинка, собери все кости и зарой в землю.

— Зачем это? — недовольно отозвалась она.

— А затем, мать твою так и перетак, — вскипел Борисов, — чтоб воронье на кости косяком не слеталось и мильтоны по этой примете нас не застукали, поняла, дубина стоеросовая?