Лора Маршалл - Запрос в друзья

Пока я приближаюсь к школе, с тревогой обдумывая разговор с Эстер, начинают появляться знакомые приметы: автобусная остановка, сплошь засыпанная сигаретными окурками, высокий забор вдоль школьной площадки, доска объявлений у главных ворот, заклеенная обрывками бумажек с предложениями всего на свете. Корпуса школы почти не изменились: старый все так же красуется викторианским фасадом из красного кирпича, «новые», серые и квадратные, являют собой образчики архитектуры шестидесятых, считавшиеся супер-модерновыми.

Я планировала лишь взглянуть на школу, проезжая мимо, но тут мое внимание привлек плакат, кричащим пятном выделяющийся на фоне выцветших бумажек, приклеенных на доску объявлений, казалось, еще в те времена, когда я сама была школьницей. Приостанавливаюсь, чтобы прочитать его. С трудом разбираю разноцветные круглые буквы: «Вечер выпускников-1989».

Резко торможу и сворачиваю на обочину, кое-как паркуюсь, заехав на тротуар. И бросаюсь через дорогу, чуть не угодив под колеса проезжающей машины, водитель которой посылает мне вслед оскорбительный жест. Я прочитываю весь текст на плакате: он анонсирует дискотеку, платные бар и буфет, мелодии восьмидесятых и встречу со старыми друзьями. Со странным чувством, словно опасаясь, что меня застукают, я оглядываюсь по сторонам. И тут же вспоминаю Эстер: «Все еще ждешь одобрения окружающих, Луиза?»

Я возвращаюсь в машину и несколько минут сижу, уставившись на школьные корпуса, не в силах обуздать бурлящие внутри эмоции. Я уже не та девочка, которая приходила сюда ежедневно в течение пяти лет, но меня одолевают сомнения. Должно быть, есть некий стержень во мне, который остается неизменным. Та девочка, которая совершала неблаговидные поступки. Я думаю о Сэме, единственном человеке в моей жизни, который знает, что я наделала. Поэтому я и чувствовала себя в безопасности, находясь рядом с ним. Он знал меня настоящую, а я знала, что он ни за что на свете никому об этом не расскажет. Иногда он так и говорил мне, когда мы лежали вместе, упиваясь друг другом и отгородившись от остального мира. Он обещал, что, несмотря на содеянное мной, он никогда не бросит меня. Но, разумеется, именно это он в конце концов и сделал.

Я завожу двигатель и трогаюсь с места. В конце дороги оказываюсь перед выбором: поехать налево — прочь из города, или направо — к главному жилому району Шарн-Бей. Я поворачиваю направо и отмечаю мысленно, что этот маршрут до сих пор сохранился в моей памяти, — спустя двадцать пять лет мышечная память все еще жива. Не задумываясь, снова сворачиваю направо — к нашему старому дому. На улице стоят дома типовой застройки семидесятых с маленькими ухоженными садиками. Только теперь перед входом — по две машины, а некоторые даже умудряются втиснуть три.

Я решаю не разворачиваться на этой узкой улице, а двигаться дальше и выехать на главную дорогу в другом месте, однако, доехав до перекрестка, обнаруживаю, что движение тут теперь одностороннее и повернуть направо мне не удастся. Так что продолжаю ехать прямо. Наобум поворачиваю то направо, то налево в надежде рано или поздно выехать на главную дорогу. Шарн-Бей — городок маленький, заблудиться тут сложно. Я снова вижу знакомые приметы: почтовый ящик, встроенный в кирпичную стену, постриженную под прямым углом живую изгородь на углу, — и постепенно осознаю, что тут мне не потеряться. Я выехала на улицу, где жила Мария, с небольшими террасными домами, скучившимися за узким тротуаром. Перед этими домами нет подъездных дорожек, так что все паркуются прямо на улице, и я с трудом нахожу свободное место напротив дома номер тридцать три. Я паркуюсь, меня одолевают воспоминания о моем последнем визите сюда: мы с Марией валялись на кровати и хохотали до рези в животе. Силюсь, но не могу припомнить, смеялась ли так потом еще хоть раз. Может, взрослые так не смеются.

Пока я сижу, лысый мужчина выкатывает из дома коляску с ребенком. Перейдя дорогу, он поворачивает направо и проходит мимо меня. Поравнявшись с моей машиной, он бросает мимолетный взгляд и разворачивается обратно. Смутившись, я смотрю на него, думая, что он принял меня за кого-то из знакомых, но он обращается ко мне, я слышу его приглушенный закрытым окном голос:

— Луиза? Луиза Уильямс?

Боже мой. На меня будто обрушивается ушат ледяной воды. Он изменился, но этот голос я узнаю при любых обстоятельствах, даже через окно. Это брат Марии, Тим Вестон. Я опускаю стекло.

— О господи, я тебя не узнала. — Я заправляю волосы за ухо и кладу руки на руль, чтобы унять дрожь. — Что ты здесь делаешь? Твоя мама… что? — я показываю на номер тридцать три.

— Что? Нет же, я теперь тут живу. А ты как здесь оказалась, Луиза?

— Ездила к клиентке, — поспешно импровизирую я. — Заблудилась, вот встала, чтобы посмотреть карту в телефоне.

— А, ну да. — Он с сомнением смотрит на меня. — А где живет твоя клиентка?

Я ничего не могу придумать, в голове всплывает только мой старый адрес.

— На Тернер-стрит, представь себе, — улыбаюсь я, стараясь отвести возможное подозрение, что эта информация, скорей всего, не подтвердится. — Так ты выкупил этот дом у своей матери?

— Да, — отвечает он без улыбки, не поддаваясь на мой маневр.

— Она что, переехала, или?..

— Она переехала жить в коттедж несколько лет назад, так что мы купили у нее этот дом, мы с женой. По-другому мы бы не смогли его купить.

— Это замечательно! — Я перехожу в наступление, мое сердце трепещет в груди. — А это твоя дочка?

Его лицо слегка оттаивает.

— Да. Приходится вывозить ее на улицу на коляске, по-другому она не засыпает. Да и жене надо дать передышку. Ей приходится нелегко, особенно сейчас, после того как она вернулась на работу. У нее собственный бизнес, дела идут в гору, она… — Он смолкает, видимо, передумав посвящать меня в подробности своей личной жизни.

Я смотрю на ребенка. Девочка спит глубоким сном, у нее розовый комбинезончик, розовые щечки и длинные ресницы.

— Она очаровательна.

Я никогда не знаю, что нужно говорить о младенцах, но с этим комплиментом не промахнешься. Нам с Сэмом стоило неимоверных усилий и боли родить Генри. Когда он наконец появился, я думала, что буду лелеять каждую минутку, каждый крик, каждую бессонную ночь, да и вообще считала все эти разговоры про бессонные ночи просто фигурой речи. Я не предполагала, что это буквально и ты на самом деле много ночей подряд не смыкаешь глаз. Сэм не мог (или не хотел) справляться с жестокими обязательствами родительства, и я была готова принять все на себя: я безумно боялась, что, если не сделаю все сама, он уйдет. Чтобы он был счастлив, чтобы удержать его, я делала не только это. Я тогда не понимала, что, если человек от тебя уходит, остановить его невозможно.