Лора Маршалл - Запрос в друзья

Я не в состоянии унять дрожь. Мне приходится засунуть под себя руки, потому что я не знаю, что они начнут делать. Кричать я не могу, проснется Генри, но даже если закричу, что произойдет? Кто меня услышит? Молчаливая Марии наверху? Вызовет ли она полицию? Или просто возьмет пульт и прибавит громкость телевизора?

Сэм встает со стула, ножки скрежещут об пол. Я прищуриваюсь, отчаянно прислушиваясь к спящему в своей комнате Генри. Но ничего не происходит, только тишина. Сэм уставился в темноту за окнами.

— Бог мой, бог мой… — Он тихо бьется головой о стекло. — И зачем я брякнул про Натана?

Меня пронзает другое воспоминание: однажды Сэм зашел слишком далеко. Он причинил мне боль и видел это. Он стоял на том же месте, что и сейчас, раскаивался, умолял простить его. И я, конечно, простила. Тогда я не представляла себе жизни без него.

— Притворись, что ты не говорил ничего, — выкрикиваю я. — Я никому ничего не скажу, клянусь тебе. Прошу тебя, Сэм. Что будет с Генри?

Он поворачивается ко мне, в его глазах стоят слезы.

— Я позабочусь о нем. Я люблю его не меньше твоего. Ты же не думаешь, что я обижу его?

Я не хочу так думать, но откуда мне знать.

— Я нужна Генри, Сэм. — Я вытаскиваю дрожащие руки из-под себя и хватаюсь за край стола. — Ребенку нужна мать.

— С ним все будет хорошо, как было со мной, — отвечает он, но в его голосе нет уверенности. Его взор устремлен в непроницаемую тьму за окном, но я знаю, что сейчас он за много лет и миль отсюда, в том обшарпанном домишке со следами от сигаретных бычков на пластиковом кухонном столе.

Когда Генри просыпается по утрам, он так близко подносит свое лицо к моему, что я вижу только его глаза, нечетко и не в фокусе, его ресницы щекочут мои, он дышит мне прямо в лицо. Он забирается ко мне в кровать, прижимаясь своим маленьким теплым тельцем к моему, сворачивается калачиком, словно хочет вернуться обратно, туда, откуда появился, в меня. «Мы с Генри когда-то были единым целым, — хочу я сказать Сэму. — Мы можем выглядеть как два разных человека, но на самом деле мы — это одно».

Сэм возвращается к столу и садится так, что наши колени соприкасаются. Он закрывает глаза и протягивает сначала одну, потом и вторую руку, чтобы погладить мои волосы. Меня начинает трясти, изо рта льется слюна.

— Прости, прости меня, — говорит он едва слышно, с закрытыми глазами.

Он прикасается губами к моим волосам и целует их, вдыхая запах. Я сижу, не двигаясь, часто дыша и ощущая, как кровь пульсирует по телу. Он продолжает ласкать меня, приглаживая волосы, точно так же он делал, когда мы лежали в постели, и я засыпала под убаюкивающий ритм его поглаживаний. Я должна бежать, делать что-то, но страх практически парализовал меня. Шок от чудовищности происходящего, смешанный со знакомым ощущением от его прикосновений, нежных, но наполненных ужасающей силой, лишил меня способности двигаться.

— Ты должна сохранять спокойствие, Луиза, прошу тебя, сиди тихо, — бормочет он мне в волосы, и я представляю, как он бросает тревожные взгляды на комнату, в которой мирно спит наш сын.

Его руки опускаются ниже, он все еще прижимает губы к моим волосам, но пальцы мягко обвивают шею. Странное оцепенение проходит, но уже слишком поздно. Я начинаю задыхаться, его пальцы сжимают меня все сильней и сильней. Тишину нарушает только мое поверхностное дыхание; мы оба — заложники нашей любви к Генри, оба хотим защитить его от ужасной сцены. Я беспомощно скребу по его рукам, пытаясь просунуть пальцы между его пальцами и своей шеей, но места нет, и его руки сжимаются в кольцо.

— Тс-с-с, — шепчет он мне в волосы. — Не разбуди Генри.

Я отчаянно пытаюсь оторвать его руки от себя, но он слишком силен. Я чувствую, как ухожу, окруженная тенями прошлого, когда ощущала его руки на шее во время наших с ним игр. Однако он никогда не сжимал их так сильно. Я никогда не была настолько близка к полной темноте.

Я чувствую под собой стул, на котором сидела утром, когда завтракала здесь, на этой кухне. С краю все так же стоит посуда: две тарелки с крошками от тоста; чашка, на дне которой еще осталось на палец холодного чая; покрытый отпечатками пальцев стакан с остатками яблочного сока. Неужели это будет последнее, что я увижу в своей жизни?

Мне не удается оторвать его пальцы от своей шеи, и тогда я прекращаю сопротивление и начинаю шарить вокруг в поисках чего-нибудь, чем я могла бы отогнать его. С каждым разом все трудней наполнять легкие воздухом. Я отключаюсь, я это чувствую, мне осталось совсем недолго. Кухню, на которой я каждый вечер сижу вместе с Генри и слушаю про то, как прошел его день, заволакивает туман боли, смешанной со страхом. Генри… Моя рука падает на стол, я вслепую пытаюсь схватить что-нибудь, чем я смогу ударить Сэма и оглушить или, по крайней мере, заставлю отпустить меня, но там ничего нет, я лишь хватаю воздух.

— Ш-ш-ш, — снова шепчет Сэм, его губы теперь нежно ласкают мое ухо.

Я пытаюсь произнести «пожалуйста», но ничего не получается, он все равно на меня не смотрит, он погружен в свой мир, в котором нет ничего плохого в том, что он со мной делает, как в одной из наших игр; он просто показывает мне свою любовь.

— Все хорошо, Луиза, сиди тихо, ш-ш-ш…

Но я слишком долго сидела тихо. Слишком долго притворялась, что ничего не происходит, представляя последние несколько лет нашей совместной жизни в ярком свете. Как только крышка буфета начинает сливаться с потолком и на меня опускается чернота, мне больше неважно, проснется ли Генри. Важно остаться в живых. Собрав последние силы, я начинаю брыкаться, но ничего не происходит. Я лишь пинаю воздух. Повторяю попытку, и на этот раз ступней задеваю ножку стула. Я цепляю стопой под сиденьем и дергаю ногой изо всех сил. Со страшным грохотом стул падает на пол.

Хватка у меня на шее ослабевает, и, по мере того, как лицо Сэма начинает вновь фокусироваться у меня перед глазами, я вижу, что он в панике. На несколько секунд мы зависаем во времени, а потом из спальни раздается тоненький голосок:

— Мамочка?

Собрав все, что во мне еще осталось, я вскакиваю со стула, отталкивая от себя Сэма. У меня возникает ощущение, что его руки повисают, как плети; тем временем я бегу в комнату к Генри, захлопываю за собой дверь и падаю на пол к ней спиной, поджав колени к груди.

— Все хорошо, Ги, спи, — шепчу я через всю комнату, но он уже закрыл глазки, шум падающего стула разбудил его, но ненадолго.

Я слышу, как Сэм идет по коридору, и закрываю глаза. Спиной я ощущаю твердую поверхность двери, пальцами нащупываю мягкий ворс голубого ковра. Я вдыхаю дух детской: запахи стирального порошка, пластилина и характерный запах Генри. Я столько раз пробиралась по этой комнате в темноте, стараясь не задеть кроватку, чтобы, не дай бог, не разбудить малейшим шумом только что заснувшего ребенка. Вспоминаю, как часами сидела около него, положив руку ему на спинку. Мне было холодно, но я не смела убрать руку, чтобы он, сдвинувшись с места, не начал плакать. Сейчас кажется, что все это было в другой жизни, в жизни женщины, которую я не знаю; та укладывала ребенка спать и возвращалась в постель, в объятия любящего мужа. Больше всего на свете я хочу подойти к Генри, взять его на руки, но я боюсь отойти от двери, напираю на нее, готовая навалиться всем телом.