Кен Фоллетт - Избранные произведения. IV том

Тонио кивнул.

— Хорошо, — сказал он глухо.

Пока они шли между деревьями, Хью снова задумался, почему Тонио так разволновался. В конце концов, хулиганские выходки в Уиндфилде были делом обычным. Что такого страшного случилось у пруда, после того как он сбежал? Но Тонио не говорил ни слова.

Школа располагалась в шести зданиях, некогда принадлежавших крупному фермерскому хозяйству. Спальным помещением служило здание старой маслобойни возле часовни. Чтобы попасть в него, нужно было перелезть через стену и пересечь двор для игры в мяч. Мальчики взобрались на стену и огляделись. Во дворе никого не было, как Хью и ожидал, но все равно он медлил перебрасывать ноги. Мысль о Хлестуне заставляла его содрогаться, но выбора не было. Нужно во что бы то ни стало вернуться в школу и переодеться.

— Путь свободен, — прошептал он. — Бежим!

Они спрыгнули со стены и перебежали через двор в спасительную тень каменной часовни. Пока что все шло гладко. Потом они завернули за угол и пошли украдкой вдоль восточной стены. Теперь им предстояло совершить последний бросок через дорогу и скрыться в здании. Хью осторожно выглянул из-за угла. Никого перед ними нет.

— Бежим! — приказал он.

Мальчики побежали через дорогу. У дверей их поджидало несчастье.

— Пиластер-младший! Это ты? — прогремел над ухом знакомый властный голос.

Хью понял, что его песенка спета. Сердце у него ушло в пятки. Он застыл на месте и обернулся. Надо же было так случиться, что как раз в этот момент доктор Оффертон вышел из часовни и теперь стоял в тени портала — высокий, худой, болезненного вида мужчина в мантии и квадратной академической шапочке. Из уст Хью снова вылетел стон. У доктора Оффертона недавно украли деньги, а потому он настроен гораздо суровее всех остальных учителей. Встречи с Хлестуном теперь им точно не миновать. От этой мысли Хью невольно поежился.

— Подойди ко мне, Пиластер, — приказал доктор Оффертон.

Хью пошел к нему на негнущихся ногах, за ним плелся Тонио. «И зачем я вечно рискую?» — думал Хью в отчаянии.

— В кабинет директора, немедленно, — сказал учитель.

— Да, сэр, — выдавил из себя Хью.

Положение становилось все хуже и хуже. Когда директор увидит его мокрую одежду, то его, пожалуй, исключат из школы. Как он это объяснит матери?

— Живее! — нетерпеливо воскликнул учитель.

Оба мальчика словно по команде развернулись, но доктор Оффертон добавил:

— Я говорил не тебе, Сильва.

Хью с Тонио обменялись удивленными взглядами. Неужели решили наказать одного Хью, а Тонио оставить в покое? Но подвергать сомнению приказ учителя они все равно не осмелились бы. Тонио быстро скрылся в спальном помещении, а Хью отправился к директору.

Он уже ощущал прикосновение Хлестуна. Он знал, что неминуемо расплачется, а это гораздо хуже, чем физическая боль, ведь в тринадцать лет он достаточно взрослый, и ему будет стыдно лить слезы, как маленькому ребенку.

Дом директора располагался дальше других зданий. Хью едва переставлял ноги, но все равно ему показалось, что он дошел до него слишком быстро, а служанка распахнула дверь сразу же, как только он взялся за шнурок колокольчика.

Доктор Поулсон стоял в холле. Директор был лысеющим мужчиной с лицом бульдога, но выглядел он не слишком рассерженным, как полагалось бы. Не спрашивая, почему Хью застали вне спальни и почему с него течет вода, он открыл дверь своего кабинета и тихо произнес:

— Заходи, Пиластер!

Хью зашел и, к своему изумлению, увидел мать, которая сидела в кресле.

Еще хуже было то, что она рыдала.

— Я только хотел искупаться! — выпалил Хью.

Дверь за ним закрылась, и Хью понял, что директор остался снаружи.

Тут до него стало доходить, что эта ситуация не имеет никакого отношения к тому, что он нарушил правила, тайком купался в неположенном месте, потерял одежду и был обнаружен мокрым и полуодетым.

Оказалось, что на свете бывают вещи гораздо хуже.

— Мама, что случилось? — спросил он. — Почему ты приехала?

— Ах, Хью! — сказала она сквозь рыдания. — Твой отец умер.

Из всех дней недели Мэйзи Робинсон больше всего нравилась суббота. В субботу папа получал жалованье, а это означало, что на ужин будет мясо и свежий хлеб.

Вместе с братом Дэнни они сидели на крыльце и ждали возвращения отца с работы. Дэнни исполнилось тринадцать, и он был на два года старше Мэйзи. Она думала о том, какой же он замечательный брат, пусть и не всегда бывает добрым к ней.

Их дом располагался в длинном ряду таких же унылых и покрытых плесенью зданий на окраине небольшого рабочего городка у северо-восточного побережья Англии. Дом принадлежал вдове миссис Макнил, которая жила на первом этаже, в комнате с окнами на улицу. Робинсоны жили в комнате, выходящей на задний двор, а еще одна семья жила наверху. Когда папа возвращался домой, миссис Нил уже поджидала его на крыльце и требовала плату за жилье.

Мэйзи проголодалась. Вчера она выпросила у мясника несколько расколотых костей, папа купил репы, и они сварили похлебку. С тех пор у нее во рту не было ни крошки. Но сегодня же суббота!

Она старалась не думать об ужине, потому что от этого в желудке становилось еще больнее. Чтобы отвлечься от мыслей об еде, она повернулась к Дэнни и сказала:

— А папа сегодня выругался.

— И что же он сказал?

— Он назвал миссис Макнил « paskudniak ».

Дэнни усмехнулся. На идише это слово означало «дрянь, гадина», только гораздо сильнее. Брат с сестрой бегло говорили по-английски уже через год после проживания в новой стране, но свой родной язык не забывали.

На самом деле они были не Робинсоны, а Рабиновичи. Узнав об этом, миссис Макнил их возненавидела. До этого она никогда не общалась с евреями и сдала им комнату, подумав, что они французы. Других евреев в этом городке не было. Робинсоны тоже не собирались селиться здесь, они заплатили за проезд до Манчестера, где жило много евреев, и капитан корабля, причалив к пристани, сказал им, что это и есть Манчестер. Когда выяснилось, что их обманули, папа пообещал накопить достаточно денег для переезда в настоящий Манчестер, но тут заболела мама. Сейчас, когда они сидели на крыльце, она до сих пор лежала больная.

Папа работал в порту, в большом складском здании, с надписью «Тобиас Пиластер и Ко.» большими буквами над воротами. Мэйзи часто размышляла, кто же такой этот «Ко». Папа служил там конторщиком, записывающим в большую книгу количество бочек с краской, которые привозили на склад и увозили со склада. Папа всегда был аккуратным человеком, ему нравилось составлять списки и делать заметки. Мама была его противоположностью, дерзкой мечтательницей. Именно мама настояла на том, чтобы переехать в Англию. Ей нравилось устраивать праздники, отправляться на прогулки, заводить новые знакомства и играть в игры. Вот почему папа так ее любил, подумала Мэйзи, потому что она была такой, каким он сам никогда не станет.