Александр Горский - Не наше дело

— Хорошо, Фрея, — вздохнул Свен, — они ответят. Может быть, тебе не стоит на это смотреть?

— Нет, Свен, — Фрея величественно опустилась в соседнее кресло рядом с мёртвым отцом, — я думаю, что стоит. И знаешь, еще что?

Свен вопросительно взглянул на нее.

— Не торопись.

— Он очнулся, — услышал я чей-то радостный возглас.

Сам я не был в этом вполне уверен, но раз так утверждали, то стоило попытаться открыть глаза. Веки были тяжелые и открываться упорно не хотели. В конце концов мне удалось сделать это, но я тут же зажмурился. Яркий свет лампы бил мне прямо в глаза.

— Джейсон, выключите верхний свет, он его слепит. — Теперь голос был уже не столь радостным, зато более настойчивым.

Я вновь открыл глаза. Теперь мне ничто не мешало осмотреться. Помещение напоминало больничную палату. Белые стены, стол из нержавейки, нависающая над головой капельница, сидящий рядом со мной на стуле человек в белом халате. Еще один человек в халате стоял у двери.

— Где я? — Пересохший язык вяло ворочался во рту. — Пить дайте.

Сидящий на стуле мужчина доброжелательно улыбнулся и поднес мне ко рту бутылку с водой. Я сделал несколько глотков и теперь был точно уверен, что очнулся.

— Вы на борту эсминца «Митчел», шестой флот Соединенных Штатов Америки. Я судовой врач Андрю Миллер.

— Эдди, — представился я в ответ. — А где остальные? Много человек спаслось?

Улыбка исчезла с лица доктора, он обернулся к человеку, которого до этого называл Джейсон. Тот оттолкнулся плечом от стены, на которую опирался, и пошел ближе.

— Это офицер Джейсон Стюарт, старший помощник капитана. Вам надо поговорить с ним, Эдди. Вам многое надо рассказать ему, и многое надо узнать самому.

— Скажите мне, сколько еще человек спаслось. — Я попытался приподняться, но острая боль в голове вернула меня обратно.

Мужчины обменялись многозначительными взглядами, Джейсон кивнул врачу.

— Вы один, Эдди. Вы единственный, кого мы обнаружили в живых из всего персонала базы.

То ли в море, то ли в моей голове неожиданно начался шторм. Кровать резко качнуло, и я понял, что падаю, падение было стремительным и совсем недолгим. А завершилось оно, как и положено любому падению, ударом, от которого и без того мое неокрепшее сознание вновь перепугано покинуло перевязанную бинтами черепную коробку.

Лишь спустя сутки я смогу выслушать рассказ Стюарта. Американский эсминец вошел в островную бухту ранним утром. Крыша исследовательской базы в это время еще дымилась. Пары выстрелов из носового орудия хватило для того, чтобы обратить островитян в паническое бегство. Сошедший на берег десант обнаружил, что из сорока двух человек, живших и работавших на Гонду’русе, лишь мое тело подавало слабые признаки жизни. Все остальные, включая женщин, были либо изрублены мечами, либо утыканы стрелами. В живых не осталось никого. Никогда больше не сможет флиртовать красотка Жаклин Беар, не будет ревновать ее муж Фредерик, а Берит Берг никогда не придет в тренажерный зал. И больше никогда не улыбнется мне своей добродушной снисходительной улыбкой профессор Гартман.

Все они останутся лишь приходящими ко мне по ночам воспоминаниями, от которых меня еще долго будут мучить тяжелые головные боли, которые останутся со мной надолго, после того как заживут остальные полученные мною на острове раны. Сырые питерские туманы будут навевать мне мысли о том месте, на котором я испытал нечеловеческий ужас, об острове, на котором я впервые почувствовал настоящую любовь. О Гонду’русе.

Значительно позже, уже вернувшись в Питер, я узнаю о том, что «в связи с необходимостью расследования проявленной нечеловеческой жестокости и массовой гибели иностранных граждан» Соединенные Штаты установили на острове временную военную администрацию, а комендантом острова назначен бывший заместитель директора тюрьмы Гуантанамо.

О судьбе Фреи мне долгое время ничего не удавалось узнать, американцы на контакт не шли, а нашему Министерству иностранных дел не было до нее никакого дела. В конце концов, отчаявшись, я решился позвонить двоюродному брату отца. Прямого номера у меня не было, а у отца я спрашивать не стал, зная, что он будет возражать против такого звонка. Дозвонившись до приемной, я объяснил, кто я, и оставил свой телефон. Изъяснялся я весьма сбивчиво и был вовсе не уверен, что мне перезвонят. К моему удивлению, номер приемной высветился на экране моего мобильного всего через пару часов. Я принял звонок и услышал вежливый голос секретаря.

— Добрый день. Вы обращались в приемную Фролова Петра Михайловича. Вы готовы сейчас разговаривать?

Растерявшись, я кивнул телефонной трубке.

— Соединяю. — Секретарь верно истолковала мое молчание.

— Привет, Эдик, — услышал я в телефоне бодрый голос дяди, — у тебя проблемы?

— Здравствуйте, Петр Михайлович! — Мы давно не общались, и произнести «дядя Петя» я не решился. — У меня проблемы. Можно нам встретиться?

— А чего бы и нет? Приезжай, поужинаем вместе. Расскажешь о своей жизни, я кое-что слышал краем уха, но думаю, тебе будет чем поделиться.

— Так я не в столице, — пробормотал я, не ожидая такой благожелательности.

— И что? — удивился Петр Михайлович. — «Сапсаны» отменили? К вечеру жду, приедешь, позвони на этот номер.

— Я понял. Я приеду. — Я нажал отбой и зажмурился.

Где-то внутри меня сквозь каменную глыбу отчаяния пробился маленький, чуть приметный росток и выпустил свой первый зеленый листик. Надежда вновь вернулась ко мне. Надежда на встречу с Фреей.

Большому кораблю — большое плавание!

О, да!

Минуточку!

Прошу прощения.

Привет!

Приветик!

Добрый вечер.

Это точно.

Час утром стоит двух вечерних.