Ольга Карпович - Неуловимая наследница [litres]

Николас смотрел на нее как-то странно. Губы его прыгали, кривились в горькой усмешке.

– Вот так просто? – с издевкой бросил он. – Для чего же была вся эта драма: «Я не могу тебя отпустить. Ты меня предашь, ты донесешь, я никому не верю на слово»? Выходит, тебе просто нравилось со мной играть? А теперь все, натешилась? Больше не нужен?

Ольга почувствовала, как то странное, тяжелое чувство, поселившееся в груди, трансформируется, оборачивается ледяной искрящейся яростью. От нее немеют скулы и глаза заливает белым.

– Убирайся! – страшным хриплым голосом выкрикнула она. – Вали отсюда, понял? Уноси ноги! Пока я не передумала!

Николас еще несколько секунд смотрел ей в глаза, потом сплюнул сквозь зубы и, коротко взмахнув рукой, швырнул ей в лицо деньги. Купюры взметнулись на ветру, полетели цветным дождем. Две или три яркими бумажными корабликами осели на поверхности прудика. Ник же развернулся и пошел прочь. Его высокая гибкая фигура только раз мелькнула на повороте убегающей за ворота дороги и скрылась.

Над головой сверкнуло. Белая вспышка рассекла почерневшее небо. На одно мгновение стали видны подернутые розоватым светом деревья, протянувшиеся вдоль дороги дома, яркая вывеска впереди. А затем хрипло раскатился гром, и вместе с ним на землю снова обрушилась темнота. И тут же полило. Разом, как будто кто-то в небе перевернул огромную бочку воды. Дождь хлынул сплошным потоком, зашумел, застучал по асфальту. И над разогретой за день землей навстречу ему поднялся пар.

Николас плотнее запахнул куртку. Джинсы его сразу вымокли, в ботинках захлюпало, волосы облепили голову. Ветер бил в лицо, заставляя сгибаться почти вдвое, склонял едва ли не до земли росшие вдоль шоссе тополя. И казалось, еще пара секунд – и он вырвет их с корнем, закружит дьявольским ураганом, а низкое тяжелое небо рухнет на землю и погребет под собой весь жалкий род людской.

Он сам не понимал, почему поступок Ольги так взбесил его. С самой первой минуты он яростно требовал свободы, рвался на волю, готов был драться за нее. Заключение казалось невыносимым, одна мысль о том, что он попал в ловушку, из которой не вырваться, казалось, готова была довести его до самоубийства. И вот его отпустили, распахнули двери. Он же чувствовал только едкую горечь внутри.

По какому праву она выдернула его из привычной беззаботной жизни, породила смятение в душе? Надломила что-то внутри, из-за чего все то, прошлое, теперь казалось пустым и бессмысленным? Пресным и фальшивым, как картинка из рекламного каталога? Почему она посчитала себя вправе распоряжаться его жизнью: сначала беспардонно захватить, присвоить себе, а потом вышвырнуть, как надоевшую собачонку?

Перед глазами, как назло, возникали, будто сотканные из пронизанного дождем воздуха видения. Ольга там, на Миконосе. Молчаливая, загадочная, одинаково ловко управляющаяся и с серфом, и со скутером. Хохочущая в фонтане соленых брызг, рассеянно слушающая вечернюю болтовню на террасе кафе, приникающая к его губам, жадно, как истомленный жаждой путник в пустыне к роднику чистой холодной воды. Ольга, хладнокровно расправляющаяся с врагом, наставляющая на него пистолет, а затем отчего-то опускающая оружие и хватающая его за руку. Ольга, коротко, властно отдающая приказания беспрекословно подчиняющимся ей подручным. Ольга, бледная, усталая, с обведенными темным глазами, сидящая у его постели. Ольга, спокойно, отрешенно рассказывающая ему об убийстве своих родителей. О том, что пришлось ей пережить в детстве. Не ждущая жалости, не просящая о снисхождении. Просто отстраненно объясняющая, как вышло, что она оказалась той, какая есть. «Это мой мир. Вот такой…» – говорила она. И оставалось только гадать, какой стала бы эта женщина, не случись с ней всего того, что случилось.

Удивительная, неповторимая. Ник вдруг очень отчетливо осознал, что всех женщин, что еще встретятся ему на жизненном пути, будет теперь сравнивать с ней. И ни одна не выдержит сравнения. Он назвал ее чудовищем… Наверное, такой она и была – надломленной, больной, жестокой, решительной, беспощадной. Привыкшей выживать, отвоевывать свое право на существование зубами и когтями. И в то же время сохранившей где-то глубоко внутри нерушимые понятия о справедливости, чести и достоинстве. Способная на милосердие, на поступки, губительные для нее самой, но великодушные по отношению к другим людям.

Почему же она не убила его? Почему? Ведь должна была хладнокровно нажать на спуск и разнести его голову, как поступила с тем бандитом. Это было логично, это было правильно в ее мире. Он по собственной глупости и нахальству оказался там, где не должен был. Спутал ее планы. И кровавая Фараонша должна была раздавить его, как ничего не значащую букашку. Но… не раздавила. Не расправилась с ним и здесь, в своей доме, хотя, наверное, много раз была близка к этому, учитывая, как он вел себя в самом начале. Почему?

Почему приходила, разговаривала с ним, рассказывала о прошлом? Напрашивавшийся ответ пугал Николаса до полусмерти и вместе с тем волновал, пробуждал внутри бурю, по силе сравнимую с той, что бушевала вокруг.

Но если все так… если Ольга действительно что-то чувствовала к нему… Зачем же она его отпустила? Еще вчера вечером они почти дружески болтали ни о чем, вспоминали уголки земли, куда их заносила судьба. Николас рассказывал ей об экспедиции в пустыню Негев, в пещерный монастырь. О занесенных песком округлых, будто оплывших горах, которые на закате окрашиваются в разные цвета – оранжевый, сиреневый, алый, изумрудный. Она же, тихо посмеиваясь, обмолвилась о том, как однажды летела в Колумбию на переговоры с местным наркобароном, ожидая увидеть солидного толстого дядьку в летах. А наследницей империи оказалась совсем девчонка, юная, едва умеющая читать и писать, зато чертовски талантливая в криминальном бизнесе. «Славно мы с ней зажгли тогда, – закончила свою историю Ольга. – Отличная оказалась девка».

Вечер был тихий и неспешный. И оба они, казалось, забыли о том, что он здесь является узником, а она – его тюремщицей. И время будто бы остановилось, и ничего не предвещало того, что завтра все изменится. И вдруг…

Николас вспомнил, каким бледным, сосредоточенным показалось ему лицо Ольги, когда она сегодня вошла к нему. Как она заговорила – резко, отрывисто, как в те дни, когда он только оказался в ее поместье. «Что-то случилось, – внезапно осознал он. – Что-то произошло, поэтому она выпустила меня. Над ней нависла опасность, серьезная опасность».

Он замедлил шаг и остановился. Дождь поливал все так же, не думая прекращаться. Кругом ревело, шумело, грохотало. Сквозь разверзшуюся подплывшую водой тьму лишь изредка прорезались размытые фары пролетавших мимо машин.