Александр Руж - Волчий камень [litres]

Была середина мая. В Париже стояла та чудесная, ослепительная весна, какая случается только здесь и нигде больше. Гуляя по набережной Сены, Анита наслаждалась теплом и светом, по которым успела соскучиться за долгие зимние месяцы. С ума сойти! – последний раз в Париже она была десять лет назад. Вечность… Кажется, тогда он был немного другим. Более сдержанным, более скромным, что ли. Сейчас же в нем царила широкая, по-хорошему беззастенчивая весенняя бесшабашность. После чопорной Германии, где девизом всей обывательской жизни считалось слово «ordnung», то есть «порядок», Франция представлялась страной веселой и разгильдяйской. Очень похожей на Россию и потому почти родной.

Максимов и в Париже отыскал клуб любителей английского бокса – там он пропадал с утра до вечера на протяжении двух месяцев, после чего торжественно объявил, что достиг в кулачном искусстве мастерства достаточного, чтобы при случае не ударить лицом в грязь. С этого дня его походы в клуб стали редкими, и он вновь переключился на умственные упражнения. Чаще всего он коротал время в гостинице, перелистывая старые французские журналы и разбирая шахматные партии из бесконечных матчей Мак-Доннелла и Лабурдоннэ. Анита ему не мешала.

Она гуляла по улицам, дышала парижским воздухом, а в голове уже зрел маршрут дальнейших перемещений по Европе. После Франции ей хотелось сразу же отправиться в Испанию, откуда она уехала совсем юной. Dios mio, что там теперь, в стране, где прошли ее детство и ранняя юность?

Алекс же тянул жену в Лондон, говоря, что от Парижа до британских берегов – рукой подать. Если сейчас не заехать в Англию, то придется потом возвращаться с Пиренеев на север. А из Лондона очень удобно добраться пароходом до Испании и оттуда продолжить путешествие по Южной и Центральной Европе. Аргументы звучали убедительно, но Анита из упрямства не желала с ними соглашаться. Максимов тоже уперся, и дело шло к компромиссу, не выгодному ни одной из сторон. Хозяин парижской гостиницы, где они жили с середины декабря, узнав об их спорах, посоветовал съездить в Швей-царию.

– В Альпах летом не так жарко, как в Испании, и не так дождливо, как в Британии. Отдохнете, подумаете…

Обстановка в Европе продолжала оставаться накаленной. Не утихали беспорядки в Италии, в апреле венгерские повстанцы низложили династию Габсбургов и провозгласили независимость своего государства от Австрии.

Тревожные вести начали доходить весной и из Германии. Развернув однажды газету, Максимов наткнулся на заголовок «Германские земли опять погружаются в пучину хаоса» и стал читать вслух:

– «Четвертого мая на улицах Дрездена произошли кровавые столкновения восставшей черни с полицией и армейскими частями. Бунт удалось подавить лишь через пять суток с помощью подоспевших прусских войск. Но уже десятого и одиннадцатого мая вспыхнули мятежи в Бармене, Эльберфельде, Золингене, Дюссельдорфе, Изерлоне… Вскоре к бунтовщикам присоединились жители Бадена и Баварского Пфальца. В Бадене к восставшим примкнули двадцать тысяч солдат регулярной армии…»

– Наш друг Томас выполняет обещание, – сказала Анита, теребя шейный платок. – Я сочувствую Германии.

– Да… А вот о Берлине. «Как мы уже сообщали, избранное в феврале прусское законодательное собрание, в котором преобладали оппозиционные элементы, было двадцать восьмого апреля распущено указом короля Фридриха Вильгельма Четвертого. Это произошло менее чем через полгода после роспуска предыдущего собрания. Решение короля вызвало массовые волнения в столице. В ходе их подавления убито пятнадцать человек и значительное число ранено…» Опять Томас?

– Он ничего не добьется. – Анита сдернула платок с шеи и бросила на кровать – Ничего. Он душевнобольной.

– Ты говорила, что он страшен.

– Он потому и страшен, что неисправим. Когда человек заблуждается, его еще можно переубедить. Но когда у него отказывает разум, это уже не заблуждение. Это болезнь.

Максимов некоторое время молчал, затем поды-тожил:

– Я всегда говорил, что революционеров нужно обходить за версту. А еще лучше – за сотню верст. Надо было сразу ехать через Швейцарию. Понес нас черт в самое пекло…

– Не расстраивайся, все позади. Пусть немцы сами определяют свою судьбу, нас с тобой их дела совершенно не касаются.

– Самарский говорил, что смена режима в Пруссии невыгодна для России.

– Большая политика, Алекс. Слишком большая для таких скромных людей, как мы с тобой. Предоставим решать эти вопросы тем, кому за их решение платят жалованье.

– Ты стала практичной, Нелли? – удивился Максимов.

– Кажется, я повзрослела. Можешь радоваться. Отныне я – обыкновенная скучающая дворянка, решившая от нечего делать посмотреть мир. Я заведу себе чепец, приклею к щеке мушку, а свободное время буду коротать за вышиванием салфеток.

– И никогда больше не ввяжешься ни в какие приключения?

– Никогда.

– И будешь дремать после обеда в кресле вместо того, чтобы выслеживать каких-нибудь гнусных злодеев?

– Да!

– И мне больше не придется охранять тебя с пистолетом в руке и вызволять из разбойничьих лап?

– Не придется.

– Слово?

– Слово!

Максимов зажмурился, словно был потрясен до глубины души таким несказанно щедрым подарком провидения, потом набрал в грудь воздуху, легонько стукнул супругу по голове свернутой в трубку газетой и проговорил восхищенно:

– Ну ты и врать!..

Невероятно! (исп.)

Хватит! Это уже чересчур! (исп.)

Большое спасибо… Благодарю вас за помощь (нем.).

Доктора скорее! Здесь есть доктор? (нем.)

Имеется в виду российский генерал Леонтий Дубельт, начальник штаба отдельного корпуса жандармов, одновременно руководивший Третьим Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии (примеч. авт.).

Вы могли бы мне помочь? (нем.)

Я к вашим услугам (нем.).

Обед… вино (нем.).