Елена Басманова - Бомбейские чудовища

— Не устраивайте мне здесь истерики, — госпожа Май остановила зашедшегося переводчика. — Ведите себя по-мужски. Коньки — морские, речные и еще какие там бывают — мне не нужны. На фотографиях они выглядят бледно и мелко. Какая здесь красота? Материал в номер не пойдет. Задумайтесь о своей профессиональной пригодности. Надо было обратиться ко мне, я бы нашла вам шкуры для имитации…

— Но вы же отсутствовали, Ольга Леонардовна, и мы не знали, где вас искать, — заканючил Платонов.

— Но вчера я уже была в редакции. Ваши отговорки напрасны.

— Но Ольга Леонардовна, — вступился за Платонова Синеоков, — вчера мы как проклятые весь день провели в казематах следственного управления, нас совсем замучили допросами, а меня и господина Платонова в особенности. Мне сегодня всю ночь снилась ужасная медвежья морда, которой следователь потрясал перед моим лицом. Воняет она ужасно. А все из-за этого подлеца Сыромясова, который любовниц ревнует…

— Он не подлец, — выкрикнула бледная машинистка Ася, — он сам жертва, он пострадал больше всех! Его обманули, заманили в ловушку!

— Не надо супружеский долг нарушать, — возразила Аля, — да ночами любовниц в изменах уличать.

— Такой материал для фельетона пропадает! Такой материал! — выкрикнул Фалалей. — Я бы из него такую фактуру извлек для обличения изменников! А корпоративная солидарность не позволяет. Не могу я писать о коллеге! И все потому, что вы снова приняли его на работу в журнал. Зачем?

— Меня попросил сам господин Тернов, — ответила госпожа Май. — А милейшему Павлу Мироновичу я не смогла отказать. Он смотрел на меня такими восхищенными глазами. И даже спрашивал, откуда такая ослепительность? Любовь, отвечала я, Тантра, но о Тантре я сама написала обширный очерк, ибо имею личный опыт в этой области.

— Я тоже имею представление о Тантре, — возразил Синеоков, — но это не значит, что из-за подлеца Сыромясова я должен опознавать трупы каких-то мещан и срывать свои творческие встречи в мире синематографа.

— Отлично, — госпожа Май посуровела. — Сейчас мы проанализируем итоги вашего творчества. Какое задание вы получили в понедельник? Вас просили написать о звезде! Понимаете? О звезде! А вы расписываете мне историю Марфы-посадницы! Излагаете биографию Дранкова! Подробно описываете молоденьких гримеров, осветителей, статистов! А самое главное — на кой черт читателю знать ваши личные впечатления от съемок? Кстати, кто вам разрешал сниматься в служебное время?

— Я занимался съемками ночью! — губы Синеокова задрожали. — А это мое личное время!

— Пока вы служите во «Флирте», личного времени у вас нет! Все ваше время служебное. Не правда ли, Эдмунд?

— Да, Олюшка, в контрактах, составленных мной, так и записано.

— Но это нарушение прав человека! — Аля Крынкина встала. — Мы не рабы.

— Если вы не рабы, то ищите себе феодала, — отрезала Ольга Леонардовна, после чего ее сотрудница впала в столбняк. — Вас никто не спрашивал, Алевтина Петровна. Сядьте. Сидя вы выглядите лучше.

В сотрудницкой повисла неприятная тишина. Пунцовая Аля села.

— Итак, о чем мы говорили? — спокойно продолжила госпожа Май. — О господине Синеокове. Модест Терентьевич, единственное спасение для вас: написать очерк о звезде синема. После совещания попросите господина Мурина представить вас мадмуазель Бурановой. В вашем распоряжении три часа. Все.

— Тем более что Нина Буранова в эти дни сыграла свою лучшую роль, — добавил многозначительно Мурин. — Но никто этого не оценил.

— Это детали, — резюмировала госпожа Май. — Нина Буранова и раньше играла великие роли. Так что Модест Терентьевич должен дать мне полноценный материал, а не хлопок-сырец.

— Но почему такая дискриминация? — завопил с места Лиркин. — Модест профессионал! Вы знаете!

— Знаю, — госпожа Май повернулась к музыкальному обозревателю. — Ваш материал о городском романсе тоже никуда не годится. Даю вам тоже три часа, чтобы представить другой.

— Другой? Какой же? — подскочил разъяренный Лиркин. — О вашей слащавой Вяльцевой? Ее салонные стенания вы называете городским романсом? О Боже! Куда я попал! Какие азы искусства приходится объяснять? Городской романс — это плач и смех города, а город не только из салонов состоит! Есть и нормальные люди! Я вам представил материал, исключительный по своей колоритности! А вы!

— Прекратите ваши вопли, господин Лиркин, — презрительно фыркнула госпожа Май, — я не из тех, кто способен слушать их долго. Терпение у меня хоть и ангельское, но не беспредельное. Что вы называете исключительностью? Что — колоритностью? Матерщину, которую вы напихали в статью?

— Это не матерщина! Это подлинный голос города! Я пошел на риск, я жертвовал своим временем, погрузился в гущу городской жизни. Романс, можно сказать, рождался прямо у меня на глазах! Вот послушайте!

— Леонид! Леонид! — плачущим голосом воззвала к музыкальному обозревателю машинистка Ася. — Не надо! Остановитесь!

— Ни за что! Не дам удушить проблески народного творчества, — отмахнулся Лиркин, выскочил на середину сотрудницкой, охлопал себя по ногам и пошел вприсядку, выкрикивая:

Господин Либид медленно поднялся со своего кресла, схватил за шиворот плясуна и поволок его к выходу. Но вскоре отпустил и сказал, пыхнув сигарой:

— Концерт окончен, господин Лиркин, вы свободны.

— На что вы намекаете? Кто вы такой? Вы всю неделю пьянствовали да с бабами развлекались, а я страдал! И какое право вы имеете распоряжаться моей судьбой? Я всегда, всегда знал, что вы мелкий завистник, мечтающий избавиться от меня, самого талантливого среди вас.

Господин Либид расхохотался, повернулся спиной к Лиркину и вновь уселся в кресло.

— Если вы не угомонитесь, господин Лиркин, — тонкое лицо Ольги Леонардовны приняло надменное выражение, — то имейте в виду: я вызову полицию. Ваши действия, господин Лиркин, подпадают под статью уголовного уложения об оскорблении нравственного чувства в общественных местах.

— Не пугайте меня статьями! — пробурчал Лиркин, благоразумно пробираюсь к окну, подальше от редакторши, — я и так привык страдать, каторга или тюрьма меня не страшат.

— В заключение нашего совещания, господа, я скажу несколько слов о господине Сыромясове Михаиле Ивановиче, — как ни в чем не бывало продолжила госпожа Май. — Михаил Иваныч много претерпел за эту неделю, поэтому его опоздание на нашу планерку в понедельник я прощаю. Распоряжение об его увольнении аннулирую. И даже повышаю Михаилу Иванычу гонорар. Он будет работать по высшей ставке. Я оценила мудрость дона Мигеля, когда он, пребывая в цепях закона, имитировал потерю памяти и ни в чем не уронил престижа «Флирта». Такое мужество достойно награды. Тише, тише! — Ольга Леонардовна, уловив всеобщее возмущение и нарастающий ропот, постучала карандашом по столешнице. — Тихо! В силу того, что я сомневаюсь в реалистичности проекта о брачных играх животных, я решила открыть новую рубрику «Платье на заказ», и вести ее будет дон Мигель. Разумеется, в дополнение к еженедельным заданиям в номер. Для такого решения у меня есть все основания. Я посчитала, сколько заработал господин Сыромясов на своих рисунках, сидя в камере предварительного заключения, сколько работников следствия уступили просьбам своих жен, услышавших, что в неволе томится сам господин Элегантес. Выгоднейшее предприятие вырисовывается, скажу вам. И посему прошу помолчать. Это во всех смыслах в ваших интересах. Тираж вырастет, доход тоже, ставки гонорара изменятся к лучшему. Или вы этого не хотите?