Елена Михалкова - Прежде чем иволга пропоет

– Слушайте, вы! Мне плевать, что вы о ней думаете! Это вообще не ваше дело! Мы знаем… я с ее матерью разговаривала, это же ужас какой-то, чудовище, даже папа сказал, что она бессердечная! А вы… что вы можете понимать!

Макар смиренно согласился, что понимать он ничего не может.

– Где она? Говорите сейчас же!

Моя смена закончилась в четыре. Я немного поболтала с девушками на раздаче, которые в любую свободную минуту принимались сплетничать об актерах, сменила униформу на свою одежду и побрела домой.

Комнату в общаге мы делили с двумя девчонками из нашей столовой. Жуткий клоповник, по правде сказать. Но из окна видны крыши и телебашня. Ну, и еще окна второго корпуса. Я поняла, как чувствуют себя рыбы в двух соседних аквариумах в зоомагазине.

Лифт опять не работал. Я тащилась вверх по бесконечной лестнице, пропахшей куревом, и ни о чем не думала.

Вот чем мне нравилась моя работа. Постоишь над раковиной с посудой несколько часов – и ни единой мысли в голове. Как будто ты их смыл вместе с засохшим картофельным пюре.

Туда им и дорога.

Мои соседки еще не вернулись. За стеной бранилась семейная пара, – лаялась, как говорила моя мать, и надо признать, ее словцо куда точнее отражало то, что происходило между ними. Жена гавкала, муж рычал, и время от времени оба переходили на ожесточенный визг. С другой стороны выпивали, но сдержанно. Наверху пели.

Мое новое жилище напоминало полку в плацкартном вагоне. Только, кажется, этот поезд никуда не ехал, а просто стоял на полустанке.

Знаете, а ведь Ясногородский не удивился, увидев меня.

Когда мы узнали, где он скрывается, Сергей спросил: почему я уверена, что картина все еще у него? Зачем ему портрет незнакомой бабы?

Макар только улыбнулся. Он-то понимал.

Леонид Андреевич ни за что не избавился бы от этой картины. Ни за что! Я была уверена: он повесит ее на видное место, может быть, даже в спальне, чтобы утром, открывая глаза, первым делом видеть не облака, не листья на деревьях, а осязаемое подтверждение своей победы. Это был его золотой кубок. Он получил его, когда переиграл меня.

Но за эти годы все изменилось.

Он скучал по мне. Я увидела это по мгновенной радости, мелькнувшей в его взгляде прежде, чем выражение глаз вновь стало непроницаемым. Усталость и прочно въевшуюся брезгливость смыло с его лица, как мусор – волной. Передо мной был прежний Леонид Андреевич, вальяжный и добродушный.

Он боялся меня.

Он был счастлив, что я пришла.

Я знала, потому что и сама чувствовала то же самое.

Ясногородский был бесчестный человек и жестокий. Он предал меня; он отправил меня в тюрьму на три года; он поступил со мной хуже, чем моя мать. Вот только в отличие от моей матери, он меня любил.

Как и я его.

Картину Леонид Андреевич отдал без возражений. Даже помог мне снести ее по лестнице со второго этажа, иронично улыбаясь, по своему обыкновению. Мы не разговаривали, и только под конец, когда я уже вытащила картину на ступеньки и к нам от машины быстро направился Сергей, он уронил:

– Ключ под горшком слева, где трещина.

Горшки с туями обрамляли дорожку, ведущую к крыльцу; по четыре с каждой стороны. Я покосилась на ближний. Да, длинная извилистая трещина, похожая на маршрут, которым от Москвы до Эстонии вел нас навигатор.

Я поняла, что он хочет мне сказать. «Возвращайся в любое время, я жду тебя, этот дом – и твой дом тоже». Я ничего не ответила, и Ясногородский мягко закрыл дверь прежде, чем Сергей оказался рядом.

Ни единой мысли в голове?

Вранье.

Одна мысль не оставляла меня с того момента, как я села в машину сыщиков: «У меня мог бы быть свой дом». Вот он, совсем близко. Дотянуться до ключа проще простого, только захоти! Под горшком слева, где трещина…

Как здорово мы зажили бы с ним вдвоем!

Как много веселых фокусов мы бы придумали вместе!

Слева по-прежнему рычали, сверху пели, справа били бутылки. В окно напирал потной тушей, будто толстяк в тесной бане, огромный город. Я пошире открыла створку.

Кажется, я сама превратилась в одного из тех нормальных людей, которых всегда презирала. Когда это произошло? В какой момент у меня появились простые, ясные ответы?

Малявки писали мне каждую неделю. Татьяна с Чухраем звали в Озерный. Я знала, что не приму их предложение, и они это знали, но это не имело значения. Вокруг меня потихоньку собирался новый мир. Мой собственный, в котором не было места ни Леониду Андреевичу, ни его чудесному дому.

Пусть плацкартный вагон. Даже если мне придется сидеть в нем до конца жизни, я не вернусь к Ясногородскому.

В конце концов, вдруг этот поезд когда-нибудь тронется с места!

Снаружи постучали. Я подошла к двери, распахнула ее, приготовившись в очередной раз сообщить соседке, что нужно открывать своим ключом, – и потеряла дар речи.

В коридоре стояли Гурьевы. Марина и ее муж.

У меня в ушах стало жарко, будто туда плеснули горячего молока. Господи, только не это!

– Привет! – спокойно сказал Борис Иванович. – Можно? Прости, что без предупреждения!

Не дожидаясь моего разрешения, они вошли. Я попятилась.

– Мы пытались дозвониться… – вступила Марина. – Но у тебя телефон не отвечает. Боялись, что ты уедешь и мы опоздаем.

Борис Иванович вытер вспотевший лоб.

– Ффух! Лифт декоративный, да? Я, кстати, на лестнице встретил трех тараканов. Крупные, косматые! Их здесь для боев выращивают, что ли?

– Боря, ну вот что ты!.. Подумаешь, таракан, у нас на Алабяна тоже жили тараканы…

– Да, но в аквариуме и мадагаскарские! Редкая мерзость, – доверительно обратился он ко мне. – Приятель оставил на месяц, а сам задержался в Кении на полгода. Я тебе потом эту историю расскажу.

Они болтали так, словно мы расстались вчера. Словно ничего не произошло. Не было трех с половиной лет, и вообще ничего плохого не было.

Я сглотнула и шепотом спросила:

– Как вы меня нашли?

– Илюшин нам сказал. Предупредил, что здесь антисанитария.

– Допустим, это преувеличение… – доброжелательно заметил Борис Иванович, и Марина всплеснула руками:

– Боря, ну какое преувеличение, если грибок под оконной рамой?

Мы одновременно посмотрели на оконную раму. А я-то думала: что это за черные разводы, которые не берет мочалка?

– Собери свои вещи, пожалуйста, – попросила Марина.

Я стояла, не двигаясь с места.

– Дина!

Я вздрогнула, когда Марина назвала меня настоящим именем, и уставилась на нее во все глаза.

– Товарищи, пока мы клювами щелкаем, нас эвакуируют, – страдальчески сказал ее муж. – Давайте я внизу посижу. А вы мне махните, когда подняться за вещами.

– Хорошо.

– Нет, подождите!

Борис Иванович остановился в дверях.

– Зачем вы… – У меня перехватило горло, но я все же смогла выдавить: – Зачем вы приехали?