Виктор Дан - Хутор Дикий

Бабка Елизавета, такая аккуратная, неторопливая сидела на низкой скамеечке и сортировала фасоль.

Михаила она усадила на старый, но еще крепкий стул с гнутыми спинкой и ножками из тех послевоенных, которые называли почему-то венскими. Она говорила, изредка поднимая свое когда-то красивое лицо с ярко-голубыми молодыми глазами.

– И откуда берется этот долгоносик. Поточил усю фасолю, и на посадку не наберу. Еще пахать… Восени нагнала самогону, так нашлось кому выпить. Трактористам нечем было платить… Жалко Алевтину. Тепер и телевизор не к кому пойти смотреть. Бубыри не пустят и много их, а до Катерины не хочу, лаються они дюже…

– Елизавета Федоровна! Когда вы последний раз видели Алевтину Петровну в день ее смерти. – Михаил избегал пока слова “убийство”.

– Вот и я говорю, жалко Алевтину. Так, живет человек, и сразу нет человека…

– Вы ее видели в ту субботу?

– Как же. Лавка приезжала. Алевтина хлеба купила, консерву и водку. Спрашиваю, гостей ждешь. Уже есть, говорит. Я ничего не купила. Хлеб як глина, лучше паляницу спеку. Мука у меня в этом годе…

– В котором часу это было?

– Може десять, може больше. Мои часы сичас – солнышко. Оно иде спать и я, оно проснется и я. А як у гори, то обед…

– Кто у нее был в гостях?

– Сын был. И еще хахаль Марии. Алевтина казала жених. Я так думаю, жених, як засватал. А так – хахаль. Они городские так думают, шо им сичас усе можно. Алевтина жалилась, пропадет Мария у городе без присмотру. Одна у большой квартире…

– Вы знаете, когда ушли гости от Алевтины Петровны?

– Вскорости и ушли. Зразу хлопец этот. Высокий такой, ладный. Потом Семен. Жалко Семена, як потерянный. Скрутила новая жена як сноп жита.

– Что было потом?

– Крутилась коло печки. А тут темнеть стало. Пополдничала и пошла к Алевтине телевизор глядеть. А ее нету. Хата закрытая. Собаку ей отравили. Подумала, чи в город подалась до Марии. А воно он як! – Елизавета краем своего ситцевого платка вытерла набежавшую слезу. Такой знакомый жест!

– У нее были здесь на хуторе враги?

– У самотней жинки усе враги. Бубырь межу запахал. Катерина грозила окна побить…

– За что?

– Гоняла с Петькой от лавки у своих ворот. И Фекле жалилась на них… Фекла того Петьку и на порог не пускала. Из тюрьмы пришел, там наркоматом сделался.

– Наркоманом?!

– Може наркоманом. Мы люды тэмни. Увесь мак на хутори обобрал, не дал выстыгнуть. А молодший Гонтарь грозил трактором переехать. Алевтина его инакше, як дезетиром не кликала. Строгой была жинкой. С Пантелейном такое учинила. Правда, давненько то было. После войны.

– Расскажите все же, пожалуйста!

– Стал до нее Пантелеймон подъезжать. Одна сына растила, молодая и гарная. Он проходу не давал, а у самого уже трое деток было. Якось смеркло и Пантелеймон у двор до нее забрался, про любов заговорив, цилувать полиз, – Елизавета окончательно перешла на украинский язык. – Алевтина и каже, шо тоже устояты нэ може. Знимайте каже штаны. Вин зняв и сподне, а вона хвать их и майнула на вулыцю, та кынула одежу у колодязь. Пантелеймон у одний рубашки став видром доставать. А вона пишла до Фэклы и каже: “Дядько Пантелеймон у колодязь упав”. Як побачив Пантелеймон, шо Фэкла бижыть и вправду у колодязь по бичовки спустився. Одяг там штаны и крычить: “Люды добри, допоможить”. Сталы Фэкла з Алевтиной його пиднимать, бичовка и порвалась. Пантелеймон шувбурсь знову у воду. Поки нашли цэпок, та поклыкалы сусидив, може пивгодины пройшло. Добрэ Пантелеймон од любови прохладывся. Каже, шо тоди свий рэвматызм надыбав. З палкой ходэ.

– Чем же эта история закончилась?

– Ворогами вони сталы на все життя. Вин хворив и все ее клял. Може сичас угамовался.

Следущим домом для посещения был намечен дом Пантелеймона Сирко. Однако неожиданно для себя Михаил завернул во двор к Марьяне Прохоровой, дом которой оказался ближе.

– Здравствуйте! Хорошо, что вы дома, – такими словами встретил Михаил хозяйку, вышедшую открыть калитку.

Полная пожилая женщина с добрым лицом, ответила с улыбкой:

– У меня тут такие квартиранты, что надолго не отлучишься.

По двору разгуливали коты, куры, гуси и еще вдобавок огромная корова, совершенно без привязи. Собаки не было слышно, но оказалось, что собака была в доме. Она встретила Михаила приветливым лаем.

– Тяжело с таким хозяйством?

– Да, тяжко. Сын живет в городе с семьей. Какие сейчас заработки на заводе. Танки никому не нужны. Говорю ему, переходи в железнодорожный. Он учился на машиниста в ПТУ. Не хочет. Говорит, все забыл. Когда-то в литейном хорошо платили, а теперь стоят.

– Вы хорошо знаете завод!

– Когда-то работала, а как с мужем разошлась, сюда к матери вернулась и сына здесь воспитала.

– Так вы здесь давно и должны хорошо знать Алевтину Петровну.

– Работала у нее в бригаде. Справедливая была женщина, Царство Небесное ей! – она быстро перекрестилась.

– Слыхал, имела много врагов здесь.

– Так честный человек врагов имеет просто потому, что честный. Вот сосед напротив. Вырос баловнем. Нет уважения ни к старому, ни к малому. Она продавщица, доходы большие. То мотоцикл, то машина. Школу бросил. Хорошо ума хватило курсы трактористов закончить. Она ему теперь всю технику скупила. Пашет только за деньги. Говорит, самогон, если нужно, сам куплю. Дерет три шкуры и не дает другим трактористам на хуторе пахать. С Бубырем дрался. Тот ему накостылял, а все равно на его стороне не пашет. От такого все можно ждать! Она его от армии откупила и ради чего. Все равно сопьется. Почти каждый день пьяный. А как выпьет, так дуреет. Прошлым летом чуть мою Марту не зарубил… – она сделала паузу в своем монологе.

– Расскажите подробно, – попросил Михаил, опасаясь, что вдохновение собеседницы иссякнет.

Но его опасения оказались напрасными. Если одинокий человек заговорил, остановиться ему трудно.

– Она ж у меня как дитя. Ее мать, Майка, неудачно телилась. Пришлось ее дорезать. Эту выходила сама. Поила из соски. Она меня за мать родную считает. Чуть я со двора, начинает реветь. Я ж ее и пасу. В стадо отдать не могу. Сразу бежит домой. Пойдешь куда, а она ревет на весь хутор. Гонтарь меньший, как напьется, грозится ее зарубить. Она мне спать мешает, говорит. Еще молодой, а хулиган отпетый. Отец его от них три года, как ушел. Повадился сын отца бить с помощью матери. Теперь деда бьют. Однажды уехать пришлось на полдня. Корову в садку привязала, и пить, и есть ей приготовила. Уходила, она спокойная была. Возвращаюсь, за километр рев слышу. Я бежать. При моем-то весе и летах?! Забегаю во двор. Собака воет. Корова ревет. Под ней лужа крови. Нога разрублена до кости. Ой, лихо, что мне делать?! Кое-как тряпкой замотала и побежала к Бубырю. Он на машине привез ветеринара. Спасли корову. Я телеграммой сына вызвала. Не знаю, о чем он с Гонтарем говорил, только Гонтариха забегала. И за лечение ветеринару заплатила, все лекарства достала и сверху денег дала. Володька прицеп силоса привез, и еще соломы. И жалко его, дурака. С моим сыном росли вместе, хоть мой на три года старше. Его же посадить могли, говорят.