Марина Ларина - Мне жаль тебя, или Океан остывших желаний

Каролина и подумать не могла, что все это время отец наблюдает за ней. И когда она, как ей показалось, особенно эффектно вильнула бедром, отец неожиданно зааплодировал и, не скрывая сарказма, сказал:

— Ну вот, детка, и заговорила в тебе твоя дурная наследственность. Смотрю на тебя и вижу твою мамашку-кукушку.

Тут он вдруг как будто осекся. Но слово-то, тем более, фраза, не воробей, вылетит, не поймаешь… Не зря говорят, что у каждого в шкафу есть свой скелет. И когда дверцы шкафа случайно распахнешь, он, этот скелет, выпадает со страшным грохотом, он и придушить может, этот скелет. Дверцы их семейного шкафа распахнулись настежь, когда мама, как потом выяснилось, не родная ее мама, забеременела. Позже Каролина узнала, что забеременела она не естественным образом, а с помощью системы ЭКО. Так или иначе, период ее взросления совпал со временем ожидания их, ее приемных родителей, первенца.

Теперь, по прошествии стольких лет, Каролина порой сомневалась, а нужно ли было ей тогда, подростком, подслушивать родительский разговор, который, ясное дело, никак не был рассчитан на ее юные уши и ранимую душу. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

В то воскресное утро родители, очевидно, думали, что она еще спит. А она, лежа в постели, через стенку слышала все, о чем они говорили на кухне. Первым завелся отец, почти выкрикнув:

— Ты не о ней, а о нашем ребенке теперь должна думать! Слышишь, о нашем!

— Но она же тоже наша… — проговорила мать.

— Да какая она наша! Я вчера слышал, как она тебе вечером нагрубила! Разве человек с нормальной наследственностью может так разговаривать с матерью?! Я хотел вмешаться. Но ты же меня просила не вмешиваться… — продолжал наступать отец.

— Но ты пойми, ей ведь тоже нелегко. Она девушкой становится. Ей внимание наше нужно. Ведь у нее кроме нас никого нет. А тут еще ребенок должен появиться. Она инстинктивно старается отстоять свои права. Конечно, с ней непросто. Если у нее действительно родители не совсем здоровые люди были, это не может не давать о себе знать. Дурная кровь, если она есть в человеке, буквально распирает его изнутри… Он сам с собой никак совладать не может…

— Ну вот, ты сама все понимаешь. А хотела ведь их двоих тогда удочерить. Мать-героиня, — саркастически хмыкнул отец.

— Тише ты, — остановила его мать. — А что, если Каролина уже проснулась и нас услышит…

— Да успокойся, спит она, твоя Каролина. Во сколько она вчера вернулась?

— Около часа.

— Ага! И это в четырнадцать лет. А что будет, когда ей шестнадцать, восемнадцать стукнет… вот где она вчера шлялась?

— Да здесь, во дворе, с мальчишками в беседке сидела.

— В беседке, с мальчишками… — хмыкнул отец. — Ну-ну… Досидится.

— Да я ее не за то, что с мальчишками сидела, и даже не за то, что поздно было… Мне показалось, что она курила, и… пиво или что покрепче пила.

— Я же тебе говорю, яблочко от яблоньки недалеко падает… — проговорил отец.

Первым ее желанием тогда было вскочить, забежать в кухню и все там расколотить в пух и прах. Потом, укрывшись с головой одеялом, Каролина решила тихонько выскользнуть, навсегда уйти из вдруг ставшего ей чужим дома. Но уже через минуту и это ей показалось нереальным. Ведь у нее не было куда пойти или поехать и денег у нее не было. И она сделала вид, что ничего не слышала. Но окончательно замкнулась в себе и дома безразлично выполняла все, что от нее требовали. Родители эту перемену не заметили, точнее, заметили, но приписали ее тому, что мать не родила, потеряла с таким трудом зачатого ребенка. Хотели они того или не хотели, но им пришлось все свое внимание снова переключить на Каролину и с ней реализовывать свои родительские амбиции. Каролина довольно прилично окончила школу. Поступила в мединститут. Неизвестно, как дальше сложилась бы ее жизнь, но через год родители погибли в автокатастрофе, так и не успев ничего рассказать ей о ее прошлом. Восстановив в памяти и сложив, как пазлы, обрывки случайно подслушанных фраз, Каролина пришла к выводу, что отец знал ее настоящую мать, возможно, как врач, даже лечил, оперировал ее. И была еще какая-то связанная с ее рождением тайна, разгадать которую теперь было невозможно.

Так или иначе, учеба тут же оказалась заброшенной, и Каролина начала новую жизнь. В ее полном распоряжении находилась неплохая квартира почти в центре Москвы, и не успела она дать объявление, нашелся квартирант, ее бывший преподаватель Дмитрий Михайлович Дрозд, которого ей, как говорится, сосватала соседка Лилька Пыжикова. Она с ним как раз крутила роман, а, проживая на одной лестничной площадке, ей было страшно удобно с ним встречаться.

В Дрозда, которого, несмотря на абсолютное отсутствие солидности, все называли Михалычем, молодого, подтянутого, в джинсах и кроссовках препода, кандидата медицинских наук, Каролина это хорошо знала, были тайно влюблены все первокурсницы. Говорили, что он несколько лет проработал в какой-то африканской стране и привез оттуда готовую докторскую диссертацию и кучу бабок. А поскольку он слыл ловеласом и Казановой, все были уверены в том, что и в Африке он не пропустил ни одной юбки. Он занимался врожденными патологиями, и поскольку эта тема в последнее время стала лакомым кусочком для журналистов, у него часто брали интервью, приглашали на радио и телевидение. А на студенческих капустниках девчонки распевали переделанную под него песню:

Но еще когда Каролина училась в мединституте, Дрозда за взятки, которые он якобы брал за сдачу своего экзамена, со скандалом выгнали из мединститута. Но когда Пыжикова предложила Каролине взять его на квартиру, Дрозд уже устроился в какую-то частную клинику, и в общем-то, как поняла Каролина, жил припеваючи.

Как выяснилось вскоре, Дрозда и Пыжикову связывали не только и даже не столько любовные отношения. К Дрозду то и дело приходили какие-то люди, часто иностранцы, они о чем-то договаривались. Потом Дрозд часами сидел в Интернете, исчезал на неделю, а то и месяц, а когда возвращался, обязательно расплачивался с Каролиной за месяц-два вперед, угощал заморскими деликатесами, предлагал и Пыжиковой, и Каролине довольно приличные шмотки.

Интрига тянулась недолго. Однажды вечером, за бутылкой сладковато-терпкого южноафриканского красного вина, Пыжикова с Дроздом предложили Каролине присоединиться к их предприятию. Дмитрий Михалыч начал с того, что велел Каролине называть его Димой, а потом, окутывая ее профессиональным, соблазняюще-влекущим взглядом своих почти прозрачных, водянистых серо-голубых глаз, вкрадчиво проговорил: