Марина Ларина - Мне жаль тебя, или Океан остывших желаний

И кричал, получилось, не зря. Потому что, когда отец Градова пошел к своему товарищу забирать книгу, тот, как сказали соседи, вместе с родителями уже уехал на дачу. А через несколько дней началась война.

Так и остался «Брокгауз и Эфрон» с выбитым пятнадцатым зубом, который наконец, через более чем шесть десятков лет, когда уже ни дедушки с бабушкой, ни отца с матерью давно нет в живых, появилась возможность вставить.

Поставив том, Градов еще раз взглянул на фотографию и снова вернулся на кухню. Его не отпускало какое-то нехорошее, неприятное не то чувство, не то предчувствие… Градов сел за стол, покрутил в руках серебряную табакерку с таинственно мерцающими рубинами, потом отложил ее и, оставив на кухонном столе две чашки с недопитым чаем, пошел спать.

Но и во сне воспоминания не отпустили его. Он вдруг оказался на том самом, с фотографии, африканском берегу океана. Но не один, а с Лизой, нет, не этой юной кудрявой блондинкой с почти бесцветными водянистыми голубыми глазами, а с той, пусть всего на вечер, но его Лизой, черноглазой, темноволосой смуглянкой в нежно-розовом платье. Они шли вдоль берега океана, держась за руки, и молчали о чем-то таком, о чем ни наговориться, ни намолчаться невозможно… И он вдруг обернулся, и увидел цепочку следов, оставленную ими. Волны набегали и слизывали следы, а они все шли и шли, и у их с Лизой берега не было ни конца, ни края.

Градов прекрасно знал, что самые яркие, памятные сновидения приходят к спящему человеку всего на несколько мгновений, перед самым его пробуждением. Но, проснувшись, не мог избавиться от чувства, что они с Лизой всю ночь бродили вдоль берега океана. И это мучительно-приятное ощущение было настолько ясным, реальным, что Градов даже почувствовал горьковато-соленый привкус прибоя.

Поскольку давеча, ложась спать, Градов не задернул шторы, теперь ему пришлось, едва он приоткрыл глаза, тут же зажмуриться. Солнце буквально ослепило его. Градов понял, что, во-первых, небо наконец прояснилось и, во-вторых, уже достаточно поздно.

Накинув халат, он пошел в ванну, умылся, потом, вспомнив о нежданной гостье, перед которой в халате ходить неудобно, вернулся в комнату, натянул джинсы и свитер, причесался и только потом направился на кухню.

Двери в зал, где он уложил спать девушку, оказались закрытыми. На кухне тоже никого не было. На столе стояли оставленные с вечера чашки с недопитым чаем, лежала его глиняная трубка.

Градов прислушался. Кроме мерного тиканья стенных часов в коридоре до его слуха не доносилось ни звука.

Градов составил чашки в умывальник и принялся варить кофе. Пока себе одному. Когда у него было время, под настроение он всегда варил себе кофе по особому рецепту. Наливал в джезву две маленькие чашечки слегка подслащенной воды, кипятил ее, насыпал туда по четверти чайной ложечки двух сортов кофе, который хранился у него в разных жестянках, и как только подымалась пена, снимал с огня, еще раз кипятил, подсыпал туда щепотку соли и добавлял две чайные ложечки холодной кипяченой воды. Один из его близких друзей, теперь генерал ГРУ Анатолий Соловьев называл сие произведение кулинарного искусства «кофе по-градовски».

Сняв джезву с плиты и поставив кофе настаиваться, Градов по привычке хотел заранее набить трубку табаком, и только теперь с удивлением заметил, что серебряной табакерки, которая, когда он шел спать, оставалась на столе, там нет.

Градов осмотрелся, еще раз прислушался и выглянул в прихожую. Там не было ни куртки, ни дорожной сумки, ни сапожек вчерашней нежданной гостьи. Зато валялись оленьи тапочки.

Градов покачал головой и, на всякий случай постучавшись, заглянул в зал. На разложенном диване лежала нетронутая стопка постельного белья. Через несколько минут Градов убедился в том, что гостья исчезла, исчезла вместе с серебряной табакеркой, даже не оставив записки.

Когда Лиза Мальцева пришла в себя, первым, что она почувствовала, был тошнотворный запах гнили. Открыв глаза, она обнаружила, что лежит в полутемном сыром чулане на груде тряпья, от которого и исходит эта вонь. Еще через мгновение, прислушавшись к мерному монотонному плеску воды, Лиза с ужасом осознала, что это вовсе не чулан, а трюм корабля, который, покачиваясь, движется, то есть плывет по морю или океану. Лизу с детства укачивало даже в автобусе, и сейчас, по мере того, как она приходила в себя, ее тоже начало подташнивать. Девушка попыталась приподняться, но ей стало хуже. Пришлось вновь лечь и закрыть глаза. И сразу в памяти ясно и настойчиво, кадр за кадром начал восстанавливаться весь вчерашний, хотя, возможно, уже и позавчерашний, а то и позапозавчерашний день, то, что, организаторы всего, что сейчас с ней происходило, наверняка хотели бы навсегда изгнать из ее памяти. Но воспоминания были на удивление четкими и ясными.

Лиза отлично помнила, как сутки, а может, уже и двое, трое суток назад она села в поезд «Киев — Москва». С нею в купе ехали два студента, которые всю дорогу, даже ночью, тусовались где-то у своих, и приятная с виду кудрявая светловолосая девушка с неестественно бледным фарфоровым личиком и мягким вкрадчивым голоском, назвавшаяся Милой.

Слово за слово, они разговорились. Странно, эта Мила сама почти ничего о себе не рассказывала, а вот она, Лиза, не будучи по природе своей болтливой, тогда в поезде, кажется, разговорилась. Мила с таким интересом, так внимательно слушала… Теперь Лиза сама удивилась, насколько точно, едва ли ни слово в слово, помнит весь их разговор.

Сначала Мила, выпроводив парней из купе, попыталась расчесать свои обесцвеченные, промокшие и спутавшиеся под дождем кудри. Потом, окинув Лизу оценивающим взглядом, вздохнула:

— Как я завидую тем, у кого прямые волосы!

— Теперь, по-моему, выпрямить волосы нет никаких проблем, — смутившись и откидывая на спину свой естественного темно-каштанового цвета хвостик, пожала плечами Лиза и, чтобы приободрить попутчицу, добавила: — Вам так идут эти кудряшки!

— Я знаю, потому и мучаюсь! — кивнула девушка и представилась: — Меня Мила звать, а тебя?

— Лиза.

— Ну вот и познакомились, — улыбнулась Мила, вешая на плечики и расправляя белую меховую со слипшимися от дождя прядями куртку.

Расчесав волосы, она принялась расчесывать свою курточку.

— Ты, похоже, не москвичка, — сказала Мила.

— А почему ты так думаешь, — заинтересовалась Лиза, тоже переходя на ты.

— А, москвички никогда не смущаются и не краснеют. А ты вон еще смущаться не разучилась.

— А ты что, москвичка? — спросила Лиза.

— Можно считать да, — уверенно заявила Мила. — Мне только замуж осталось выйти, и все, московская прописка у меня в кармане.